— Не волнуйся, — предложил Ральф. С улыбкой, но без издевки. — Главное, не забудь принять его, как принято среди Штрассенбергов.

Я посмотрела на его профиль.

— Ты издеваешься?

— Нет, — сказал он устало. — И я не ржу.

Когда мы, наконец, смогли выйти из машины, отдав верхнюю одежду кому-то горничных, Ральф был куда взволнован ее меня. Марита и Себастьян, как всегда лично, приветствовали гостей и все то время, пока мы стояли в очереди, глаза Ральфа не отрывались от хрупкой фигурки жены отца.

— Не волнуйся, — снова сказала я. — Она — никто. Женщины в нашей семье — расходник. Мы не имеем своего мнения, а если имеем, то храним его при себе.

Ральф не ответил.

Он выглядел ослепительно в своем черном смокинге и ярко-белой рубашке, но чувствовал себя совсем не так хорошо. Этикет, знакомый с детства всем остальным, произвел на него неизгладимое впечатление. Ральф всегда был честолюбив и сама мысль, что он отныне — один из Штрассенбергов, заставляла его подрагивать.

Он достиг зенита в своей же собственной голове. И тем не менее, он не был законнорожденным. Он сомневался.

Очередь возбужденно жужжала: всем хотелось как можно скорее представиться, засвидетельствовать свое уважение и сесть за стол. Этикет был давно изучен и надоел, но кормили у Мариты превосходно.

Я видела, как Ральф рассматривает гостей. Его тут, конечно, все уже знали, но он пока еще никого не знал. И когда люди, при виде единственного брюнета, запросто подходили представиться и напомнить о том, что виделись на свадьбе Филиппа и Джесс, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ты сотни раз его видел у меня дома, — сказала я, очередному жополизу, — хватит уже притворяться! Ты в Штрассенберге. Расслабь батоны…

Жополиз покраснел.

— Отлично выглядишь, Ви! — сказал он вместо того, чтобы расслабиться. — Ты уже видела, кто приехал? Пьесвятой отец дядя Фьедди!

Туше!

Часть меня трепетала от мыслей о предстоящей встрече с ним, другая часть дрожала от ярости. После того, как мы с Ральфом вернулись в Гамбург, я жила с ним. И папочка ни разу, ни разу не попытался со мной связаться!.. Я сказала себе, что если нас с ним посадят за один стол, я может продекламирую что-нибудь подходящее, но если нет — нет. Если он не хочет со мной общаться, я тоже не захочу!

— Верена-солнышко, как ты выросла! — пропела Марита протягивая руки.

На мой взгляд, я не выросла — ни на сантиметр, ни на килограмм, но спорить не стала. Без Лизель я чувствовала себя неуютно. Особенно с Маритой, такой холощено-светской. Себастьян без церемоний обнял Ральфа за плечи и хлопнув по спине, сказал просто:

— Ты, верно, помнишь мать Фила.

— Графиня, — почтительно поклонился Ральф.

Марита подала ему руку для поцелуя, — как требовал этикет и он, как я его инструктировала, почтительно поцеловал воздух над ее кольцами.

— Добро пожаловать в семью! — сказала Марита.

Как мать и жена, она конечно же всеми фибрами восставала против его присутствия. Но, как женщина, она не могла не чувствовать его шарм. Ральф был красив и выглядел драматически, чего ей всегда недоставало в его отце. А Марита больше всего на свете любила драму. Не потому ли окружала себя дергаными людьми «искусства».

— Филипп уже приехал? — спросила я.

— И даже выжрал полбара, — ответил граф.

— Себастьян, прошу тебя!

— Ты уже просила, теперь заткнись…

Я прокашлялась.

— Я посадила вас за наш стол, — сказала графиня. — Надеюсь, что вы не против, — она чуть потупилась, метнув короткий взгляд на старшего сына.

Филипп уже, конечно, переругался со всеми. Судя по взглядам, которыми его провожали, — даже не один раз. Он ставил рекорды по разбиванию отношений. Похоже, Себастьян все знал. Я вздрогнула, когда Филипп элегантно развернулся на каблуках и направился нам навстречу.

Как это происходит, когда у людей окончательно пропадает страсть? Когда смотришь на человека, которого ты любила, с которым жила, спала, которому готовила пищу и… ничего не чувствуешь.

Мне бы очень хотелось узнать это и прямо сейчас.

Когда он развернулся и направился к нам, у меня заныло под ложечкой; я и забыла, какой он красивый в смокинге. Не обратив на меня внимания, Филипп приблизился, не сводя глаз с брата.

— Пресвятой отец! — он поклонился. Чуть ли не в пояс Ральфу; на старомодный, старосветский манер.

— Расстрига!.. — ответил тот.

Филипп чуть дернулся прежде, чем распрямился.

Ни у кого из них тут не было друзей и соратников, но у Ральфа не было пока и врагов. Филипп же заводил их на ровном месте. Даже отца умудрился настроить против себя.

— Хай, Филипп, — сказала я.

— Бриллиант Надежда, — сказал он, но кланяться в пояс уже не стал. — Я вижу, деревенский воздух пошел на пользу. Ты не такая бледная, как была.

— Влюбилась.

Я взяла Ральфа под руку и провела его в зал. Он был единственным брюнетом на все собрание и тут же зашелестело.

Сын графа, сын графа…

— Ферди! — окликнула я.

— Верена! — распахнул руки, к нам подлетел Фердинанд, мастерски оттеснив Филиппа, который шел следом, пытаясь начать скандал. — О, Ральф!.. Я — Ферди, помнишь меня?.. Мы часто виделись, когда я был младше.

— Конечно, помню!.. Ты — тот, что не был воспитан как дикий орангутан.

— Да, точно! Я пошел в маму.

Филипп набычился, схватил шампанское с подноса, идущего мимо официанта и отошел.

— Что с ним? — спросила я Фердинанда. — Кокс попался несвежий? Чего он бесится?

Тот лишь махнул рукой. Видимо, отношения у них были уже не те, что полгода назад, когда Филиппу требовалось прикрытие.

— Лизель разводится и твой деда-Джекки больше не хочет иметь с ним дел, — прошептал Фердинанд. — Еще и слухи ходят, что он переметнется к Ральфу.

Судя по яркому свету, сверкнувшему в чистых глазах Ральфа, Лизель все-таки сумела оставить деньги «деды» в семье.

— К тому же, ты сама знаешь: Филу повод не нужен… Особенно теперь, когда отец… А, неважно! Маркус тебя искал, — сказал Фердинанд, не имея в виду ничего плохого. — Твой дядя приехал.

— Он мне такой же дядя, как все остальные здесь, — ответила я, пригубив шампанского. — Вы все, практически, на одно лицо.

Фердинанд фыркнул мне в декольте.

— Вряд ли кто-нибудь из остальных, хоть раз твое лицо видел!

Чмокнув меня, Фердинанд убежал и скрылся в толпе из одинаковых мужчин в смокингах и женщин в вечерних платьях, которые не всегда сидели так ладно, как костюмы мужей. Красота у Штрассенбергов почти всегда доставалась мужчинам.