У выхода из столовой я заметила темноволосого хендлера, который не скрываясь меня разглядывал. Я опустила взгляд на недоеденный гамбургер. Кендра выкрикнула мое имя, когда ее тащили из класса. Она привлекла ко мне внимание хендлеров. Нельзя говорить об этом Джеймсу.
Джеймс уткнулся подбородком мне в плечо и погладил мои пальцы.
– Извини, – пробормотал он. – Я козел. Ты меня простишь?
Я поглядела на него, не поворачивая головы, – светлые волосы курчавятся у шеи, голубые глаза широко распахнуты, взгляд устремлен на меня.
– Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – прошептала я, надеясь, что Миллер не услышит, думая в этот момент о Лейси.
Джеймс обнял меня за талию и развернул к себе, уперевшись лбом в мой лоб и не обращая внимания, что на нас все смотрят. Его дыхание теплом обдавало мои губы.
– Я тоже не хочу, чтобы со мной что-нибудь случилось, – сказал он. – Я буду очень осторожен.
Я закрыла глаза, позволяя теплу его тела прогнать холодный страх в груди.
– Обещаешь?
Он так долго не отвечал, что я уже не ждала ответа, поддавшись мрачным мыслям, что Джеймса у меня могут в любой момент отнять, да и саму меня могут отправить в Программу и навсегда изменить.
Но Джеймс зарылся лицом в мои волосы и крепко прижал к себе. Я забыла, что вокруг люди, забыла даже о Миллере. Мне нужно было это услышать. Джеймс знал, что мне нужно это услышать. Губы шевельнулись у моего уха, и, к громадному облегчению, до меня донеслось тихое:
– Обещаю.
Самптер-Хай походила скорее на больницу, чем на школу. Каменный фасад выкрашен белым, большие прямоугольные окна заделаны наглухо. Перед школой круглая площадка, чтобы подъехавшие автомобили могли высадить пассажира. Мы с Миллером сидели в его джипе на парковке за школой и молча смотрели на вход.
Джеймс планировал уехать с нами, отметившись на последнем уроке, но у нас с Миллером была самоподготовка, и мы улизнули пораньше, воспользовавшись поддельными направлениями. До конца занятий в Самптере осталось всего десять минут, и во мне – и в Миллере – росла тревога перед встречей с Лейси. Я искоса поглядывала на Миллера, который сидел, надвинув кепку на глаза, сжимая руль так, что костяшки пальцев были белые. Я вдруг испугалась, что он не совладает с собой. Зря мы сюда приехали.
– У вас хоть план есть? – спросила я. – Джеймс мне ничего не говорит.
Миллер будто не слышал, глядя через лобовое стекло.
– Ты знала, что Лейси натуральная блондинка? – спросил он вдруг. – Она вечно красилась в этот красный цвет, вот я и думал, что она крашеная шатенка, пока не увидел старую фотографию. Дурак я, что не сразу понял, да? Мог бы и понять.
Я помню, как в первом классе Лейси ходила с золотистыми хвостиками. Миллер, можно сказать, нашел, из-за чего сокрушаться, но я видела, что он искренне себя корит, будто эта мелочь, знай он ее, могла спасти Лейси от Программы.
– Она любила тебя, – прошептала я, хотя говорить это сейчас было почти жестоко. – У вас все было по-настоящему.
Миллер улыбнулся, но в улыбке сквозила боль.
– Если не помнить, то ничего как бы и не было. А если она не вспомнит… – Не договорив, он снова уставился на огромное здание.
Я думала о Лейси, которую мы знали до Программы, с кроваво-красными волосами, в облегающих черных платьях. Она была стихийна и неудержима, вроде природного катаклизма, но и харизматична. До самой Программы Лейси вела себя не как все, а мы помалкивали в надежде, что само пройдет. Мы ее подвели.
Хендлеры ждали Лейси у нее дома. Тем вечером мы ее подвезли – Джеймс еще пошутил насчет незнакомой машины на подъездной аллее, сказав, что поздновато хозяева гостей принимают: может, они свингеры? Лейси улыбнулась, но не засмеялась. Я еще подумала, что она устала. Надо было спросить, все ли у нее в порядке.
Но я не спросила. Лейси чмокнула Миллера в щеку, выбралась из машины и направилась к дому. Не успели мы отъехать, как послышался крик Лейси. Мы выскочили из машины, но тут открылась входная дверь дома.
Мне никогда не забыть увиденного. Лейси вели двое мужчин в белых халатах, а она билась и кричала, что убьет их. Вырвавшись, она, сидя на дорожке, ползком попятилась к дому. Когда ее тащили к машине, Лейси громко звала мать, и по щекам текли черные слезы – не выдержала тушь. Она умоляла хендлеров ее отпустить.
Миллер двинулся туда, но Джеймс его перехватил и, удерживая локтем за шею, прошептал:
– Слишком поздно.
Я метнула на него яростный взгляд, но на лице Джеймса читались опустошенность и страх. Джеймс взглянул на меня и велел садиться в машину.
Он затолкал нас с Миллером на заднее сиденье, сел за руль и нажал на газ. Миллер вцепился в мою рубашку у самого ворота, когда мы проезжали мимо. Последнее, что мы видели, – один из хендлеров применил тайзер, и Лейси забилась на земле, как умирающая рыба.
Вспоминая все это, я попыталась разогнуть пальцы Миллера, сведенные на руле. Когда мне это наконец удалось, он повернулся ко мне.
– Слоун, у меня есть хоть один шанс? – спросил он почти безнадежно. – Хоть один шанс, что она меня вспомнит?
У меня перехватило горло. Я сжала губы и приказала себе не плакать. Шансов нет – Программа свое дело знает. Программа эффективна. Но я не могла сказать это Миллеру и пожала плечами.
– Кто его знает, – ответила я, прогоняя ощущение огромной утраты. – Но даже если нет, вы всегда сможете снова познакомиться, когда ее отпустят из-под наблюдения, и начать все заново.
После излечения Лейси дозволят жить без вмешательства Программы – по крайней мере, так написано в информационных буклетах, но я ни разу не видела, чтобы вылеченные вернулись к прежней жизни или захотели это сделать. Им стерли массу воспоминаний; былые отношения для них потеряли ценность. По-моему, вернувшиеся вообще боятся своего прошлого.
Миллер усмехнулся при мысли о новой, выпотрошенной Лейси. Ему хочется, чтобы она его вспомнила и все стало как раньше. Они с Джеймсом сходятся в том, что Программа хуже смерти.
Лейси раньше тоже держалась такого мнения. Родители обратились в Программу, обнаружив в ее комнате пузырек «Быстрой смерти». Она планировала покончить с собой и купила наркоту у какого-то укурка. Миллер корил себя за то, что не знал, а мы с Джеймсом спорили, поступил бы он так же вслед за Лейси или нет.
Когда Лейси увезли, Миллер залезал в ее комнату, зная, что воспоминания о нем будут стерты, что нас всех сотрут из ее жизни. Из комнаты пропали все фотографии, даже одежда и личные вещи. Программа копает глубоко. Миллеру достался лишь блокнот, который