Когда они с Виргилом Брайсом стояли на железнодорожном мосту и она просила потрогать ее за грудь, а он великодушно соглашался, они говорили о том, как им вместе сбежать из дома (ему хотелось жить в Колорадо и иллюстрировать комиксы-манга), и он напоминал ей, как жесток мир, а она пыталась ему объяснить, что Нью-Йорк ни на что не похож.
Не важно, такая уж ли ты особенная, говорила она, или даже ты не очень красивая, пусть и по стандартам Девоншира, штат Нью-Гэмпшир, главное – уметь хотеть. Город подхватит тебя и вознесет к небесам навстречу твоим затаенным надеждам и желаниям. Каждый праздник каждым вечером в этом огромном, сверкающем и сияющем городе заставит тебя чувствовать себя так, словно ты – единственная во всем мире, и к тому же самая неповторимая и любимая.
Мы с вами, конечно же, знаем правду.
Мы знаем, как легко все подстроить. Всего-то и нужно: приглушенный свет, пара танцовщиц с накрепко приклеенными по краям корсетов дешевенькими перьями, а еще – заставить людей пить дальше.
Но девушки вроде Луизы этого не знают. Пока не знают.
Это самая счастливая Луиза за всю ее жизнь.
Девять часов. Лавиния, Луиза, Гевин Маллени, отец Ромилос, Афина Мейденхед и множество других безымянных людей танцуют чарльстон прямо на сцене под люстрой размером с жирафа.
– А нам на сцену-то можно? – спрашивает Луиза, но Лавиния не слышит ее за грохотом музыки. Два воздушных гимнаста сплетаются телами, задевая хрустальные висюльки люстры, Афина сбросила свои перья, и между ее кожей и потом остальных нет ничего, кроме двух накладок на соски и покрова на причинное место в форме луны.
– Решительность Нового года! – ревет Лавиния. – Пусть все решится: мы осушим чашу до дна.
Платье у Лавинии съехало с плеча, показалась грудь. А ей все равно.
И тут две руки закрывают Луизе глаза. Кто-то целует ее в шею.
– Угадай, кто это? – шепчет она, дыша Луизе в ключицу.
Луиза резко оборачивается.
Девушка очень растеряна.
– Но…
– Мими? – Лавиния прекращает танцевать. Она не улыбается.
– Но-твое-платье. – Голос у девушки громкий, монотонный и неестественный, словно она произносит реплику из пьесы по школьной программе. – Я думала, – смеется она. Смех такой же неестественный и такой же громкий. – Ты-понимаешь? – На ее губах повисает отчаянная улыбка. – Она-взяла-твое-платье!
Никто не произносит ни слова.
– Извини-я-опоздала, – продолжает она. – Сеанс-очень-затянулся. А-потом-я-не-могла-найти-изящное-нижнее-белье.
И снова никакой реакции.
– Он-говорит-что-у-меня-невротическая-депрессия.
Оглушительно гремит музыка. Девушка наклоняется поближе. Она очень напряженно мигает.
– Я-сказала: Он-говорит-что-у-меня-невротическая-депрессия.
Ничего. Ни даже кивка.
– Знаешь-ее-даже-в-справочнике-нет.
Отец Ромилос виновато кивает в ее сторону, и это даже хуже, думает Луиза, чем если бы ее вообще никто не узнал.
Самое плохое то, что она по-прежнему улыбается.
Даже когда подходит к Лавинии. Даже когда Лавиния отшатывается от нее.
– Я по тебе скучала, – произносит она.
Девушка быстро бросается к Луизе.
– Это я, – говорит она. – Я.
– Что?
– Мими, – отвечает та, словно Луиза должна ее знать.
– А-а, – произносит Луиза.
Мими протягивает ей телефон. Обвивает руками шею Лавинии.
– Сфоткай нас!
Лавиния не улыбается.
Мими выхватывает у Луизы телефон. Быстро пролистывает фотографии.
– Мы прекрасно смотримся, – заявляет она. – Я их все выложу.
Теперь уже десять часов. Теперь светит полная луна.
– Пообещай мне кое-что, – говорит Лавиния. Они курят на крыше, они внутри живой изгороди, лабиринта или чего-то, заполненного розовыми кустами, которые еще цветут, несмотря на мороз. Луиза понятия не имеет, как они сюда попали.
– Я хочу как следует встретить 2015 год. Хочу, чтобы все было, как надо. Хочу, чтобы этот год выдался лучше прошедшего. – Она выдыхает дым. – Должен выдаться. (Здесь больше никого нет, ни Мими, ни Гевина, ни отца Ромилоса, ни Афины Мейденхед, но Луиза не помнит, что как-то с ними прощалась.)
– Конечно, – соглашается Луиза.
– Я хочу ночью почитать с тобой стихи.
Сначала Луиза решает, что Лавиния шутит. Но та сжала губы и не улыбается: такой серьезной Луиза ее еще не видела.
– Только не дай мне забыть, ладно?
– Ладно, – отзывается Луиза.
– Обещаешь?
– Да, – говорит Луиза. – Обещаю.
Луиза не может вспомнить ни одного стихотворения.
Лавиния достает из сумочки ручку. Пишет у себя на руках: БОЛЬШЕ ПОЭЗИИ!!! Буквы выходят вкривь и вкось. Еще пишет то же на руках у Луизы.
– Вот, – говорит Лавиния. – Теперь мы не забудем.
Они вместе глядят на город. На небе так много звезд, хоть Луиза и знает, что некоторые из них наверняка просто нью-йоркские огни.
– Эй, Луиза? – Лавиния выдыхает спиральки дыма.
– Да?
– А ты что загадала в Новый год?
Луиза много чего загадала: поменьше есть, похудеть, побольше зарабатывать, найти работу получше, написать рассказ, наконец-таки написать рассказ, написать, блин, рассказ и куда-нибудь его послать, если хватит сил, перестать читать «Мужененавистничество» в четыре часа ночи, когда не спится, хоть иногда почитать бумажную книгу, может, может, написать, блин, рассказ.
– Не знаю. (Стать менее занудной – добавим.)
– Да перестань – мне-то уж можно сказать!
Она говорит как будто от души. Говорит так, будто Луизе ничего не угрожает.
Луизе хочется ей верить.
– Да глупости одни, – отвечает Луиза.
– А вот и не глупости! Ставлю сотню, что не глупости.
Строго говоря, Лавиния должна Луизе от четырехсот пятидесяти до тысячи восьмисот долларов в зависимости от того, считает ли Луиза часы, проведенные с Корделией в ожидании, пока Лавиния вернется домой, но Луиза больше ничего не считает.
– Я хочу послать один из рассказов. Если хорошо получится.
Луиза очень боится, что после этих слов ей придется так и поступить.
– В журнал?
– Да.
– А ты раньше их не посылала?
– Нет. То есть да. Но много лет назад.
– Держу пари, что они блестящи, – заявляет Лавиния. – Бьюсь об заклад, что они гениальны. Спорю на всё, что все тебя полюбят.
– Да ладно, это не…
– Не перечь мне. У меня предчувствие. Я это знаю. – Лавиния откидывает свои бесконечные волосы.
– А ты что решила?
Лавиния стряхивает с сигареты последний горячий пепел.
– Да то же, что и каждый год. То же, что стану решать, пока не умру. – Она глубоко и сладко вздыхает. – Я хочу жить, – произносит она. – В смысле жить, жить по-настоящему. Знаешь, что говорит Оскар Уайльд?
Луиза не знает, но догадывается, что что-то афористичное.
– Он говорит: «В работу я вкладываю талант, а в жизнь – гений». Вот и я того же хочу. Или, может, ты думаешь, что это банально? – Она едва не выплевывает последнее слово.
– Нет-нет!
– Наверное, банально. Ну и плевать. Мне все равно. Вот чего я хочу.
* * *Теперь уже одиннадцать часов. Теперь она снова на танцполе, и все на танцполе целуются между собой. Все, кроме Лавинии, стоящей по центру в лучах софита и танцующей в одиночестве.
– Какой-классный-заводной-вечер.
Помада у Мими размазана по лицу. И подводка для глаз – тоже.
– Идем же! – Она тянет Лавинию за рукава. И по-прежнему говорит отрывисто, как начинающая актриса. – Шампанского выпьем! – восклицает Мими. – И селфи сделаем!
И тут Луиза понимает, что же такого непонятного в этой странной, почти фарсовой речи