Читать «Самозванец»

– Божество мое, почему ты так грустен?

– Я вовсе не грустен, Эмилия, я просто смотрю на тебя и любуюсь…

– О, зачем ты скрываешь от меня свои сокровенные заботы. Я понимаю, ты опять задумался о нашем будущем или, вернее, о том, что у нас вовсе нет его…

– Но у нас имеется настоящее, Эмилия, наше светлое, чистое, безгрешное настоящее.

– Что такое настоящее? Это – метеор, скользнувший и померкнувший. Это – миг, который, не родившись, спешит исчезнуть во мраке. Это – просто слово, которое теряет свое значение в ту самую минуту, когда оно произнесено. Не прошло и минуты, как ты нежно подал мне руку, а ведь это пожатие уже отошло в область прошедшего. Настоящее мгновенно и кратко, будущее велико и бесконечно…

– Ты сама грустишь и беспокоишься, а упрекаешь меня, будто это делаю я.

– Наши души сроднились, божество мое, и твои мысли невольно передаются мне. Да и потом… Боже мой, какое это страшное слово – «никогда». Знать, что счастье никогда не наступит, что никогда не добьешься полноты блаженства, никогда, никогда, никогда!..

– Ты несправедлива, дорогая Эмилия, к этому бедному «никогда». Вот, например, я говорю тебе: «Никогда не забуду я тебя, моя светлая Эмилия! Никогда другая женщина не заслонит твоего образа в моем сердце».

– Прости, я должна перебить тебя. О, как ты ошибаешься, у меня существует грозная, опасная соперница, которая вытеснит меня из твоего сердца.

– Кто же это, глупенькая?

– Ее зовут «империя», и эта империя может заставить тебя снова жениться…

– Только не это! Бессердечная, как ты можешь терзать и себя, и меня такими детскими страхами? Пусть Господь не благословил нас на полное счастье – будем терпеливо нести возложенный на нас крест. Но до тех пор, пока ты будешь верна мне, никакая другая женщина не отвратит от тебя ни единой улыбки, ни единого ласкового слова – ничего из того, что всецело отдано мною тебе.

– О, значит, это будет всегда, мой Иосиф!

– Всегда, моя Эмилия, всегда!

– Итак, князь?

– Я, право, затрудняюсь, что мне ответить вам, графиня. Я не совсем понимаю, для чего все это нужно вам, и мне, право же, немного жалко эту бедную баронессу…

– С каких это пор ваше сиятельство стали сентиментальным?

– Я никогда не был бесцельно жестоким. Что же делать? Жизнь сурова, и когда приходится выплывать самому, то не рассуждая топишь другого…

– Иначе говоря, вы не видите для себя выгоды из предлагаемого дела? Так говорите проще и прямее: сколько?

– Графиня, я не еврей-ростовщик, чтобы…

– Бросьте, милый мой. Если это намек на мое происхождение, то он довольно плосок. Будем деловыми людьми, так мы скорее договоримся до чего-нибудь. В данный момент я именно нахожусь в таком положении, когда приходится выплывать самой, а вы уже давно боретесь, чтобы окончательно не пойти ко дну. Так поплывем вместе.

– Говорите, графиня.

– Милый мой, дело в том, что я сделала очень плохой гешефт[1], когда вышла замуж за покойного графа. Отец проклял меня и лишил наследства, но я сказала себе: «Э, твои жалкие сотни тысяч, когда у графа – миллионы». И вот я стала графиней. Но – увы! – оказалось, что у графа далеко не было таких больших средств, как говорили. После его смерти большая часть недвижимости как родовое достояние перешла в семью младшего брата покойного, а меньшую расхитили кредиторы. Мне остались только этот дом да немножко денег, которых не хватает на содержание комнат в порядке… Да, граф безбожно обманул меня!

– Ну, вы не можете так уж жаловаться на него. Покойный сделал то, что не мог бы сделать никто другой: надо было быть настолько влиятельным, чтобы создать своей жене, урожденной Финкельштейн, дочери еврея-менялы, такое блестящее положение при дворе. Это тоже капитал.

– Который необходимо реализовать. В этом-то все дело, князь, ради