Читать «О ком плачет Вереск»

2005 год

Он нашел меня. Самый страшный палач клана. Его боятся до смерти. В его руках безмерная власть, он безжалостен, жесток и опасен. Одно только имя вызывает ужас и желание стать на колени. Окруженный преданными убийцами Паук, которому никто и никогда не отказывал… Кроме меня.

— Продолжайте церемонию, падре! Жених мертв, да здравствует жених! Шикарная замена! Поверьте!

Он насвистывает марш Мендельсона, а я зажимаю руками уши и смотрю в кровавую темноту. Я знаю, кто это… я знаю, за что… Тяжело дыша, чувствуя, как по щеке стекает струйка чужой крови, я отрицательно качаю головой и смотрю на этого дьявола, на это исчадие ада, на свой самый жуткий кошмар — Сальваторе ди Мартелли. Он направил дуло пистолета в висок падре Алехандро, и библия в руках священника несколько раз дрогнула. Тьма нашла меня. Паук долго полз по тонкой паутине и теперь загнал меня в самый угол, чтобы безжалостно сожрать, но вначале он сожрет все, что мне было дорого.

— Я сказал, продолжайте, или я вышибу вам мозги! И ваше упрямство будет приравниваться к самоубийству, святой отец!

Только не смотреть вниз, не смотреть на пол, не оборачиваться назад. Пусть это будет страшный сон, пусть я сейчас открою глаза, и все исчезнет, а я снова буду стоять у зеркала в своем подвенечном платье и улыбаться. Наконец-то улыбаться. Потому что я свободна, потому что вырвалась из паутины и начала жить, потому что выхожу замуж за прекрасного мужчину, а весь кошмар остался позади. Надо отмотать все назад, куда-то на три или четыре часа. Туда, где я еще счастлива, Роман пьет вино из бокала, а его отец отстукивает палкой незамысловатую итальянскую мелодию. Они ведь не могут быть все мертвы. Не могут. И он…он не может стоять передо мной в своей черной одежде, похожий на саму смерть. Стоять в Храме, стоять там, где его духу быть не должно. Как я молилась, чтобы никогда больше не видеть этого человека, как тщательно пряталась, как надеялась, что больше никогда не посмотрю в его проклятые глаза. Надеялась, что он сдох! Что его мерзкая паутина захлестнулась на бычьей шее и задавила его самого.

— Пришли ли вы сюда добровольно и свободно хотите заключить супружеский союз?

Дрожащий голос и слова священника, как жуткая насмешка, как издевательство над самой святостью, над узами брака, над любовью… ведь он их произносит второй раз за сегодня. На моей руке все еще висит стола, запятнанная темно-бурыми каплями. Только слова клятвы я не успела произнести…

— Неееет! Неееет! Прекратите! Замолчите!

У меня под ногами мертвые тела, на полу лежит мой жених и… он, скорее всего, тоже мертв. По моему подвенечному платью стекает его кровь. И мне страшно, мне жутко обернуться назад… потому что там теперь слишком тихо. Ни шороха, ни звука. Только где-то наверху зловеще играет органная музыка.

— Ее слова не имеют значения. Она со всем согласна. Поверьте. Я знаю.

— Готовы ли вы любить и уважать друг друга всю жизнь?

Громко всхлипывая, чувствуя, что задыхаюсь, с ненавистью и болью смотрю в жутко красивое лицо ди Мартелли и не верю, что он это сделал… не верю, что только что его люди и он сам расстреляли всю эту семью. Всех, кто виноват лишь в том, что приютили и полюбили меня, как родную. Только почему я все еще жива? Почему он не пристрелит и меня вместе с ними? Не растопчет Вереск?

— Никогда…никогда…, — шепотом, давясь слезами.

— Конечно, готовы. До гроба. До самой смерти.

Сальваторе, переступил через чье-то тело и приблизился ко мне. На извращенно чувственных губах играет издевательская усмешка. Когда-то мы дружили… когда-то его мачеха говорила комплименты моей матери, а отцы играли в покер. Когда-то он мне нравился… А потом не было никого в этом мире… никого, кому бы я желала самой жуткой и лютой смерти больше, чем Сальваторе ди Мартелли и всем, кто носит одинаковую с ним фамилию. Всем, кто залили кровью каждую секунду моего существования.

— Да, Юлия? — он всегда произносил мое имя на русский манер, издевательски нарочно подчеркивал то, как меня называли мои родные. — Я же говорил тебе, что это случится! Говорил, что ты принадлежишь мне! Ты — моя собственность.

— Лучше сдохнуть!

Проигнорировал этот вопль, продолжая рассматривать меня и трогать мои волосы.

— Ро-ман…серьезно? Почти Ромео! Как жаль, что он умер… но так будет с каждым, кто прикоснется к тебе. Каждым, кто посмеет думать, что может безнаказанно смотреть на то, что принадлежит мне.

«Что»… он всегда относился ко мне, как к чему-то, а не кому-то. Хуже, чем к скоту, отвратительней, чем к таракану. И я знаю, зачем он устроил это кровавое побоище и цирк с венчанием. С той секунды, как услышала его проклятый свист, пробивающийся сквозь органную музыку и заставивший меня закоченеть от ужаса.

Смуглые пальцы трогают мой дрожащий подбородок, и я крепко зажмуриваюсь, чтобы не видеть это жестокое лицо, не видеть эти циничные глаза с жуткой золотистой каймой вокруг почти черной радужки. Глаза, от которых кровь стынет в жилах. Они слишком жгучие, слишком жестокие, безжалостные. Не понимаю, как могла когда-то считать их красивыми. Мартелли всегда был тварью. Зверем и убийцей. Это у него в крови. У них у всех.

— Готовы ли вы с любовью принять от Бога детей и воспитать их согласно учению Христа и церкви?

Я скорее вырежу себе нутро, чем понесу от него!

— Еще как готовы, да, Вереск? Долеталась, допорхалась и попалась!

— Не называй так! — зашипела, вздрагивая от этого слова.

— Тебя забыл спросить.

Смотреть в его лицо, чтобы запомнить каждую черточку, каждую линию, чтобы никогда не забыть ни одно его слово. Я скажу их…скажу, когда буду его убивать.

— Что там надо говорить дальше, падре? Давайте, не молчите! Меня раздражает медлительность!

Как жутко звучит этот приговор, как страшно и необратимо.

— Я, Сальваторе ди Мартелли, беру тебя, Юлия, — он намеренно не произносит мою фамилию, по правилам Коза Ностры она уже давно вне закона. Моя семья стерта с лица земли, и сделали это они. Проклятые Мартелли, — в жены и обещаю, — оскалился с пренебрежением, давая понять, что все эти клятвы — шелуха, — хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя все дни жизни моей.

Нет, я не стану произносить это, не стану давать клятвы, мне ненавистен каждый его жест, каждое слово. Никакой верности… только ненависть, только жажда смерти.

— Повторила! — ткнул дуло мне в плечо. — Давай! Ты же хорошая девочка? Выучила клятвы?

— Чтоб ты сгорел!

— Это не те слова. Ты перепутала. Давай еще раз. — и улыбается. Умопомрачительная и в