Читать «Ход королевы»

© Walter Tevis, 1983, 2014

© Павловская О., перевод, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Элеоноре

Великолепные партии гроссмейстеров Роберта Фишера, Бориса Спасского и Анатолия Карпова много лет внушают восхищение шахматистам, таким, как я. Однако, учитывая, что «Ферзевый гамбит» – произведение художественное, разумнее будет не упоминать эти имена в числе действующих лиц, чтобы избежать противоречий с реальными биографиями.

Я хотел бы выразить признательность Джо Энкрайлу, Фэрфилду Хобану и Стюарту Мордену – троим блистательным шахматистам, снабжавшим меня книгами, журналами и знаниями о правилах проведения турниров. Мне также повезло с душевной и деятельной поддержкой со стороны национального мастера по шахматам Брюса Пандольфини – он вычитывал текст и помогал мне избавляться от ошибок в описаниях игры, в которой сам демонстрирует столь завидные результаты.

О смерти матери Бет узнала от женщины с блокнотом. А на следующий день в «Геральд-лидер» появилась фотография: девочка в простом холщовом платье стоит на крыльце серого дома по Мейплвуд-драйв. Уже тогда она выглядела совсем заурядно. В заметке под фотографией говорилось: «Осиротевшая из-за вчерашней крупной аварии на Нью-Сёркл-роуд[1] Элизабет Хармон с тревогой смотрит в будущее. Восьмилетняя Элизабет лишилась семьи из-за дорожного происшествия, в результате которого два человека погибли и несколько получили травмы. Сама девочка в тот момент находилась дома и услышала о трагедии незадолго до того, как был сделан снимок. Власти обещают о ней позаботиться».

В «Метуэн-Хоум», сиротском приюте городка Маунт-Стерлинг штата Кентукки, Бет стала дважды в день получать транквилизатор. Его выдавали всем детям «для усмирения нравов». Нрав Бет в усмирении не нуждался, насколько могли заметить окружающие, но таблетку она каждый раз брала охотно: от этой крошечной пилюльки где-то в самой глубине живота отпускало напряжение, и можно было проводить тягомотное время в состоянии полудремы.

Мистер Фергюссен раздавал таблетки в маленьких бумажных стаканчиках. Помимо зеленой, той, что для «усмирения», там лежали еще оранжевая и коричневая – для укрепления организма. Чтобы получить свою порцию, дети должны были выстраиваться в очередь.

Самой высокой в очереди была чернокожая Джолин; ей уже исполнилось двенадцать. На второй день в приюте Бет оказалась в витаминной веренице прямо за ней, тогда Джолин вдруг обернулась и хмуро взглянула сверху вниз:

– А ты настоящая сирота или так, ублюдочная?

Бет не знала, что ответить. Ей сделалось страшно. Они стояли в самом хвосте очереди, и нужно было ждать, пока им не позволят подойти к окошку в двери аптеки, за которым расположился мистер Фергюссен. Бет слышала, как мать называла «ублюдочной тварью» отца, но понятия не имела, что это означает.

– Тебя как зовут, девочка? – спросила Джолин.

– Бет.

– Твоя мама умерла? А с папой что?

Бет молча смотрела на нее. Слова «мама» и «умерла» звучали невыносимо. Ей хотелось убежать, но бежать было некуда.

– Твои родаки умерли? – В голосе Джолин даже проскользнуло сочувствие. – Да?

Но Бет так и не нашла что сказать или сделать. Просто стояла в очереди, перепуганная, и ждала таблетку.

– Вы все ужратые херососы! – заорал Ральф на мальчишечьем дворе.

Бет его услышала, потому что сидела в библиотеке, а окно там как раз выходило на мальчишечий двор. Никаких образов, связанных со словом «херососы», у нее в голове не возникло. Слово было странное, но звучало так, что не оставалось сомнений: воспитатели за это вымоют Ральфу рот с мылом. С Бет уже такое проделывали за слово «гадство», хотя мать повторяла его постоянно.

Парикмахер велел ей сидеть в кресле ровно и не шевелиться. «Если шевельнешься, – сказал он, – можешь остаться без уха». При этом в его голосе не было и намека на шутку. Бет изо всех сил старалась сидеть ровно, но совсем не шевелиться никак не получалось. Парикмахеру понадобилось очень много времени, чтобы соорудить ей прическу с длинной прямой челкой, как у остальных детей в приюте. Бет пыталась занять себя мыслями о слове «херососы», но в голову лезли только всякие «псы-барбосы», а она догадывалась, что собаки тут ни при чем.

Уборщик был толстый и с одной стороны казался толще, чем с другой. Звали его Шейбел. Мистер Шейбел. Однажды Бет наткнулась на него в подвале, куда ее отправили почистить губку для классной доски. Уборщик сидел на железной табуретке возле угольной печи и хмуро таращился на разложенную перед ним доску для игры в шашки с зелеными и белыми клетками. Только вместо шашек на ней были пластмассовые фигурки затейливой формы. Одни – покрупнее, другие – помельче; маленьких было больше других. Уборщик поднял взгляд на Бет. Она ушла, ничего не сказав.

По пятницам всем приходилось есть рыбу – и католикам, и прочим.[2] Квадратные куски, обвалянные в сухарях, были покрыты темно-коричневой сухой коркой и политы тонким слоем апельсинового соуса, похожего на французскую заправку для салатов, что продавалась в бутылках. Соус был сладкий и мерзкий, а рыба под ним – и того хуже. От ее вкуса Бет тошнило и однажды чуть не вырвало, но съесть нужно было все до последнего кусочка – иначе о тебе доложат миссис Дирдорфф, директрисе, и прощай приемная семья.

Некоторые дети почти сразу отправлялись в приемные семьи. Шестилетняя девочка по имени Элис попала в приют на месяц позже Бет, а через три недели ее уже удочерили какие-то симпатичные люди с акцентом. Они прогуливались по двору в тот день, когда приехали за Элис, и Бет захотелось их обнять, потому что незнакомцы показались ей счастливыми, но она отвернулась, едва они взглянули в ее сторону. Другие дети прожили в приюте очень долго и знали, что никто их отсюда не заберет. Они говорили о себе, что им «дали пожизненное». Бет задавалась вопросом, какой срок отмерен ей.

Физкультура была в тягость, и ужаснее всего – волейбол. Бет никак не удавалось правильно отбить мяч – она либо яростно шлепала по нему ладонью, либо тыкала с размаху негнущимися пальцами. Как-то раз она так сильно ушибла один палец, что потом он распух. Все девочки смеялись и радостно кричали во время игры, но Бет никогда не присоединялась к веселью.

Самой лучшей волейболисткой по праву считалась Джолин, и не только из-за того, что была старше и выше остальных, – она всегда точно знала, что делать, а если мяч пролетал высоко над сеткой,