Читать «Тень Инквизитора»

Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой — Виноградарь, Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает, и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода

Евангелие от Иоанна

Забайкалье, Читинская область,

деревня Верхние Каменки.

Два года до описываемых событий.

Дожди в этом году зарядили с августа, аккурат с Преображения. Но в первую послепраздничную неделю они лишь моросили, превратив остаток лета в тоскливые, подернутые водяной пылью будни. А вот с началом сентября перешли в полноценные ливни и сварили из единственной дороги, связывающей деревню с миром, неприличную грязную кашу. Впрочем, распутица не была здесь в диковину, а аборигены, автопарк которых составляли разномастные джипы и небольшие грузовики, даже радовались этому времени, в течение которого замкнутый мирок Верхних Каменок гарантированно не подвергался нашествию чужаков.

Чужих здесь не привечали.

— Губернатор хочет на второй срок избраться, всю область заасфальтировал, какого черта вы сопротивляетесь? — Полицейский, толстый, с большим мягким носом и большими губами капитан, расстроенно осмотрел свой покрытый грязью бело-голубой джип. Точнее, полицейский помнил, что джип должен быть бело-голубым. — За переправой чуть ось не потерял!

— Это вы, Степан Васильевич, как брод прошли, правее, должно быть, взяли? — осведомился его собеседник, кряжистый, плечистый мужик, с аккуратно расчесанными на пробор волосами. — Так там в этом году, наоборот, левее надо выезжать, справа яма образовалась.

— Яма! Григорий, какая яма? — Полицейский коротко ругнулся. — Яма, брод, яма, болото… Сидите здесь, бирюки бирюками.

— Привыкли. — Мужик усмехнулся.

На фоне помятого и злого полицейского он выглядел необычайно благообразно. Чистый костюм, чистая рубашка, брюки заправлены в начищенные до блеска сапоги, старательно подстриженная бородка. Григорий был ниже капитана, но шире в плечах и буквально дышал могучей силой, настоящим, мощным простором сибирской тайги… вот только левый рукав его пиджака был зашит, напоминая о давней и крайне неудачной встрече с шатуном.

— Яма! Привыкли! — Капитан вздохнул. — Зачем вызывал?

Эмоции, вызванные пробуждением в четыре утра и сотней миль непролазной грязи, улеглись, и полицейский решил, наконец, поинтересоваться, для чего глава администрации затерянной в тайге деревушки разбудил его среди ночи и потребовал немедленного, НЕМЕДЛЕННОГО, прибытия.

— В дом, пожалуйста, — предложил Григорий. — Жена доила уже, молочка парного с дороги попьете, а я расскажу, как и что.

— Говори здесь. — Полицейский достал из джипа термос с крепчайшим кофе и закурил сигарету. — Не хочу в дом, на прохладе останемся…

— Можно и здесь.

Дождь прекратился несколько часов назад, и желание капитана насладиться чистым утренним воздухом было понятно. Мужчины присели на скамеечку у крыльца.

— Так что же случилось?

— Неспокойно у нас, — просто ответил Григорий.

— Ага, — хмыкнул полицейский, — Мефодий вчера сапог порвал, а баба Нина сказала, что это не к добру?

— Вроде того, — не принял шутки однорукий. — У Федора две коровы сдохли, и я боюсь, как бы до смертоубийства не дошло.

— При чем здесь убийство? — не понял капитан.

— Коровы сдохли?

— Две.

— Отравили? Григорий опустил глаза.

— Почти.

— Что значит «почти»?

— Вся деревня знает, что сгубила коров Пелагея.

— Отравила? Свидетели есть? Пастуха допросить надо.

— Пастуха допрашивать не надо, — поморщился однорукий. Он тоже достал сигарету, ловко прикурил и, выпустив куда-то вниз первый клуб дыма, тихо добавил: — Ведьма наша Пелагея. Ведьма.

— Пил? — угрюмо спросил полицейский, чувствуя, как из глубины души накатывает волна бешенства. Три часа по бездорожью! В четыре утра из дому выскочил! Врезать бы ублюдку по башке как следует!

— Я не пью, — так же тихо продолжил Григорий. На капитана он старался не смотреть. — Места у нас такие, Степан Васильевич: без колдунов никак не обойтись. Случись что — не дозовешься. Ты вон через три с половиной часа только приехал, а уж как я тебя звал… Про врача или ветеринара я вообще не говорю. — Однорукий сплюнул. — А Пелагея и зубы заговорить может, и боль снять, от живота присоветовать, и вообще…

— Что вообще?

— Дождь может вызвать или прогнать.

— Что ж не прогнала? — Полицейский с ухмылкой кивнул на перепачканный джип. — Без дождя я бы за полтора часа доехал.

Он видел, что Григорий действительно верит в то, что говорит.

— А ты, Степан Васильевич, если интересно, по полям нашим прокатись, — предложил однорукий. — Или по пастбищам…

— А что на полях? — насторожился капитан.

— Там воды такой нет, мимо тучи идут.

— Пелагея ими правит?

— Угу.

— Дела…

Полицейский налил себе еще кофе и, сделав большой глоток, блаженно зажмурился.

В том, что в глухой деревушке есть своя колдунья, не было ничего странного. Если уж в городских газетах постоянно натыкаешься на предложения: «Порча, сниму 100 %», то здесь, среди тайги, как говорится, сам бог велел. Другое дело, и в этом Степан был убежден, в этих деревенских бабках действительно что-то есть. Тайна какая-то. Сила. Во всяком случае, лет десять назад такая вот Пелагея зубы ему заговорила. Да так заговорила, что до сих пор капитан не ведал дороги в кабинет стоматолога.

Ситуация вырисовывалась ясная. Устойчивая репутация сыграла со старухой злую шутку — как только возникла проблема, во всем обвинили ее. Надо успокоить мужиков, не допустить самосуда и выяснить…

— А от чего коровы сдохли?

— Ветеринар приезжал, — нехотя протянул Григорий. — Сказал, от разрыва сердца. Не выдержали, мол, буренки, тяжкой своей жизни.

— То есть все в порядке? В смысле, никакого криминала?

— Все знают, что коров сгубила Пелагея, — глухо повторил однорукий. — Некому больше.

— А с чего ей?

— Она с Федором поругалась. Внук ее с браконьерами городскими связался, Федор его полиции сдал, вот Пелагея и взбеленилась. — Григорий прикурил от бычка следующую сигарету, аккуратно затушил окурок и убрал его в стоящую под скамейкой баночку. — Федор сначала осерчал крепко.

— Понимаю.

— Он с Пелагеей по-хорошему поговорить хотел, а она его того… Указала, в общем, дорогу на… Знает свою силу, старая. Охотников с ней разбираться никогда не было. Федор в Калиновку, к батюшке, да только тот вроде тебя оказался, грамотный. «Померли, — говорит, — коровки, значит, время их пришло». Тогда Федор на все дела плюнул и поехал в Читу. Не знаю, с кем он там говорил, но вчера вернулся с монахом каким-то, с проповедником. В общем, привез он монаха, тот собрал мужиков на «футболке», поляна это у нас за околицей, там детвора мяч гоняет, собрал и о чем-то беседовал.

— О чем?

Григорий пожал плечами.

— Только не говори, что тебя там не было.

— Ну, был, — буркнул однорукий. — Там мужиков всего пятеро было. А проповедник… — В голосе мужика скользнуло подлинное уважение. — А проповедник правильно все говорил.