Мне чистили картошку, совали в руки продукты. Я послушно жевала. От усталости есть не хотелось. Давилась сухомяткой, мечтая о бутербродах с чаем.
- Надо пораньше встать, матушка, тогда в Казань к обедне поспеть можно. Недалече уже, - задумчиво проговорил Андрей.
- Хорошо. Даст Бог, исповедаться и причаститься успеем.
На рассвете, уже сидя в коляске, я слушала утренний птичий хор и удивлялась: как же давно я не слышала птиц! Нет, болела я на даче, и птицы там, наверное, пели. Только я их не слышала, не до них было.
А сейчас, будто уши прочистило и глаза промыло. Хорошо-то как!
Ой, у меня же теперь зрение хорошее - без очков читать можно! - как маленькая радовалась я новым открытиям.
Казань показалась мне похожей на мелкий провинциальный городок моего времени. Невысокие дома, над ними маковки православных церквей и мусульманские минареты.
В современных мне, особенно крупных городах, таких, как Москва, многие храмы выглядят хрупкими или трогательно изысканными игрушками. По сравнению с громадами современных зданий они смотрятся так, как смотрелась бы карета рядом с междугородним автобусом.
А здесь, среди невысоких домов, они, казалось, несли в своих силуэтах образы космических кораблей, опустившихся с небес посреди человеческих строений. Может быть, так и было задумано?
Я, глядя на купола, перекрестилась. Сзади вскрикнула Наталья и подбежала к коляске. Жадно вглядываясь в моё лицо, зашептала:
- Ты перекрестилась, доченька? Ты понимаешь, что это храмы?
Я замерла. Блин, не ожидала такого эффекта. Не подготовилась ещё к «выздоровлению». Надо быть внимательнее.
- Что случилось, матушка Наталья? - оглянулся кучер.
- ...Перекрестилась, - испуганно и сама не веря этому, ответила женщина.
- Может, показалось? А она просто рукой махнула...
- Не знаю. Боюсь поверить.
У неё из глаз хлынули слёзы, она отстала и, шмыгая носом, в голос начала читать молитвы.
2 глава. Исцеление
Часть 2
Исцеление
Ты шёл одиноко, не видевши света.
Туманное око не знало рассвета.
Пустынным был путь без конца, без начала
А в сердце устало молитва стучала.
А ухо не знало ни эха, ни крика,
И сердце молчало, тоскуя безлико.
Но в жаркой пустыне вдруг чайка вскричала.
А это молитва в душе зазвучала.
И ветром свободы качнуло одежды.
Впервые за годы проснулись надежды
И жажда любви родником зажурчала
В душе, пробудившись, молитва звучала.
И звонким, и радостным смехом ребёнка,
Развеяло мрачную хмарь горизонта...
Там храм впереди, как корабль у причала...
А в небе рассветном молитва звучала.
(За несколько столетий до этого).
В иконописной мастерской инок бросил в угол кисти и встал на молитву.
- Господи, вразуми меня, как мог я испортить образ Божией Матери? Я - живописец, мастер работ по металлу и финифти, я и в миру-то ценился высоко. А над этим образом я с такой любовью трудился!
Я обещал Богородице написать его в благодарность за спасение моей семьи от мора!
Я же пост соблюдал, исповедался, причащался, просил братию поддержать молитвой мои труды! С молитвы начал, в молитве трудился и вдруг, как обомлел...
Что это за помрачение на меня нашло?
Не мог понять: толи сон, толи явь, толи ад, толи рай...
Работал будто пьяный без вина. А когда очнулся, вот - работа испорчена!
Рука моя, мастерство моё, а как ошибок наделал, не помню... Прости меня, Господи, и ты, Пресвятая Богородица, прости невольный грех! Дайте мне силы начать работу сначала.
Занёс мастер руку, с острым лезвием, над иконой и окаменел: образ Богородицы потянул живыми глазами его душу и мысли. Утонув в бездонной глубине этих глаз, инок стал прозревать иным зрением. И увидел он, что ошибки его и не ошибки вовсе, а тайнопись.
По ликам Девы Марии и младенца Христа, по узорам на окладе шли знаки и намёки. Только художник же мог воссоединить их между собой и увидеть иной лик...
Из отдельных знаков, как из кусочков рассыпанной мозаики, перед его взором встало лицо человека с приметами на нём. А на окладе и в знаках благословляющей ручки Младенца знаки и даты Апокалипсиса!..
Коляска подкатила к храму, полному народа.
Мои спутники, опережая других прихожан, подвели меня к святыне и напряжённо наблюдали.
Я перекрестилась и поцеловала украшенный драгоценностями оклад. Наталья охнула и, упав на колени, зарыдала в голос.
- Андрей, принеси матушке скамейку. Она притомилась, - спокойно произнесла я.
Андрей хлопнулся на колени, будто у него ноги подкосились, и, расплакавшись, стал истово молиться.
- Что случилось? - подошёл к нам пожилой священник.
- Аннушка, в пожаре московском разум утратившая, очнулась, исцелилась, - ответил Андрей, вместо взахлёб рыдающей Натальи.
Тут всё закрутилось.
Люди становились на колени и благодарили Богородицу за чудо, ею явленное.
Они крестились, тянулись ко мне потрогать, погладить по голове. Ведут себя так, будто это не девочка исцелилась, а сама она была целительной, - удивилась я.
Началась служба. Во время литургии нас всех троих поставили впереди других прихожан и причастили. Причащая меня, священник внимательно глядел мне в глаза. Я назвала имя, сняла губами причастие с ложечки, и скромно опустив взгляд, подошла к запивке. Мамочка села на пол, обхватив ноги дочери руками, плакала и молилась. Андрей рассказывал всем любопытствующим «мою» историю.
Священник начал читать благодарственный молебен перед иконой Казанской Божией Матери. Храм всё больше заполнялся народом, прознавшим о чуде.
После службы во внутренних помещениях храма столпились священники, собравшиеся из других храмов города, приехал даже архиепископ Казанский.
Наталью и Андрея дотошно допрашивали.
Андрей, возложив правую руку на Евангелие, подтвердил, что дочка госпожи была без ума и памяти. Его отпустили к лошадям.
Наталью расспросили о болезни девочки, о том, какие она молитвы читала, какие обеты давала. Её так же привели к присяге на Евангелии, в подтверждение её слов.
Она пыталась в деталях, подробно описывать, как девочка заболела, как в конце паломничества, в виду Казани, перекрестилась...
Её прерывали и расспрашивали о владениях и доходах матушки, о родственниках и наследниках. Узнав, что мы с Натальей круглые сироты, сочувственно покачали головами.
Со мной, в общем-то, разговаривать не стали. Просто спросили, знаю ли я своё имя, имя матери, попросили перекреститься и поцеловать распятие.
Епископ, наконец, пришёл к решению.
- В благодарность за явленное Божией Матерью чудо, отпиши своё имущество церкви, а сама с девочкой постригись в монахини. Такая жертва угодна Господу.
Глаза Натальи шальные и счастливые растерянно метнулись по лицам священников и медленно погасли. На её лицо пала тень безысходности.
- Нет! - звонко произнесла я, - не угодна!
- Что? - изумлённо повернулся Владыка в мою сторону.
Удивился, как будто это не девочка, а лошадь заговорила, хмыкнула я про себя.
- Не угодна Богу такая жертва! Вы, батюшка, не старец, благодатью Божией осенённый. И решение своё выносите по греховным помыслам, а не по Божьему благословению. В вас говорит жадность мирская.
Священники ахнули, кто-то хмыкнул в усы.
- Тебе-то откуда