Как только я начинаю описывать свою жизнь словами, она стремительно утрачивает даже те жалкие намеки на смысл, которые смутно мерещатся мне, пока я молчу или вру.

Макс Фрай, «Большая телега»

Поганая это штука — микроинсульт. И даже не особо утешает приставка «микро». Оно конечно, хорошо, что не разбило параличом, что руку-ногу не волочишь, и речь восстановилась всего-то за три дня… Да и как восстановилась: она особо и не терялась, лишь язык слегка заплетался, словно не поспевая за мыслью, да губы не сразу слушались, как после анестезии у стоматолога… За эту неделю, вздернув себя с койки, Регина успела побродить по больничным коридорам, позаглядывать в стеклянные двери соседних палат — и уж насмотрелась на прочие жертвы помолодевшего недуга. А заодно и наслушалась.

И во всей полноте ощутила правоту выводов опытных бабулек, сетовавших обычно на скамейке у подъезда: в больницу лучше вовсе не попадать! Придешь с пальцем — оттяпают руку. Пожалуешься на одно, а найдут кучу всего другого и как начнут стращать! И залечивать.

И впрямь, наглядевшись на лежачих, мычащих, плачущих, кое-как шевелящих одной рукой или только пальцами, одолевающих вместе с логопедом первые за время восстановления слова, оставалось только порадоваться. За себя, любимую. Которую сия тяжелая чаша миновала. Кому-то еще предстоит добраться до самого дна, до ее горчайшей гущи, рыдая от многомесячной или многолетней неподвижности — порой, окончательной и бесповоротной; ей же выпало лишь слизать пенку, горькую, совсем не пивную, но отдающую запоздалым ужасом перед тем, что все могло бы оказаться куда хуже.

И вообще: лежать бы ей сейчас… Когда ее шарахнуло-то? Ага, в ночь под субботу. Значит, уже в понедельник похоронили бы… Нет, это если считать три дня, по православному обычаю, ставшему нынче традицией; да если, кстати, ее сразу нашли бы. Допустим, Жанка, что частенько трезвонит по вечерам, в этот раз не дозвонилась бы и забеспокоилась. Впрочем, подруга собиралась в клуб, искать «очередной последний шанс», и до завтрашнего полудня могла считаться вычеркнутой из жизни. А раз так — пока это она забеспокоилась бы, пока добилась разрешения вскрыть квартиру, вызвала бы и скорую, и полицию! Потом тело отправили бы … (Тут Регина содрогнулась: думать о себе, как о «теле» оказалось неприятно.) Потом вскрытие… (Еще ужаснее, просто отвратительно.) Так уж положено; ведь молодая, почти, здоровая баба — и вдруг с катушек долой, с чего бы это?

Прервав затяжной приступ душевного мазохизма, Регина великодушно опустила дальнейшие, леденящие душу, подробности мытарств неупокоенного тела и перешла к финалу. К изящному полированному деревянному футляру, в котором, среди цветов, рассыпанных по белому атласу обивки, лежала бы она сама, бледная и красивая после услуг похоронного дел визажиста. Ну да, мало того, что ее перекошенную морду пришлось бы приводить в порядок; надо ж еще и швы как-то замаскировать. При вскрытии таких, как она, с характерным «поплывшим» лицом в первую очередь снимают скальп, распиливают черепную короб…

Так, хватит!

Наслушалась! Надумалась! Довольно!

Судорожно втянув воздух, со всхлипом, до занывших от холодного воздуха зубов, она зажмурилась и потрясла головой.

Вот так, Регина Брониславовна. Прими, что есть: это все, конечно, могло бы случиться именно с тобой, да не случилось. Видимо, твоих строчек в Книге Судеб после описаний недавнишнего события еще много начертано. Во всяком случае, нынче ты отделалась легким испугом и последующими переживаниями, а с этим можно справиться. Видишь, тебя даже погулять нынче выпустили на полчаса, за хорошее поведение и отличные показатели, до того изумительные, что дяди в белых и нежно-салатовых халатах всерьез засомневались в первоначальном диагнозе. Радуйся, что уже можешь бродить по открытой веранде. Весна, март, оттепель… Восьмое число миновало как-то без твоего участия — и отлично. А, черт…

Только сейчас она вспомнила, что пятница, закончившаяся для нее столь печально, как раз предваряла праздники — это было седьмого марта. Значит, Жанка могла загулять надолго, с новым-то «последним шансом»… Да шут с ней, пусть отрывается, но вот то, что она забыла дату — нехорошо само по себе.

С памятью вообще творилось что-то неладное.

Нет, хвала всем святым, с ней не случилось приступа банальной амнезии, навязшей в зубах у поклонниц слезливых сериалов. Регина Брониславовна Литинских отлично помнила, как ее зовут, кем она работает и где проживает, не забывала год рождения, своих родителей — увы, покойных, и также подруг, коллег, и прочая, и прочая. Даже события трагичного для нее вечера могла пересказать почти поминутно. Перемыкало ее лишь при попытке вспомнить, что же было, когда она открыла дверь в собственную квартиру. В левый тогда висок впилась игла и, кажется, пронзила глаз — такой яростной оказалась набросившаяся боль… И все.

Впрочем, ее, по словам соседки, так и нашли в прихожей. Незапертая входная дверь на хорошо смазанных петлях хлопала от сквозняка, тем и привлекла внимание любопытной бабы Шуры, чтоб ей жить еще столько же, и полстолько, и четверть столько… Она-то и вызвала «Скорую».

Так что помнить там особо было нечего. А вот странные пустоты, обнаруженные Региной в просматриваемой на досуге Книге Собственной Жизни… не то, чтобы пугали — беспокоили. Слишком уж много встретилось ей незаполненных, или отписанных лишь наполовину, страниц.

Когда, на пятый день валяния на больничной койке, ее вконец одолели скука с хандрой, надоело слушать соседок, жужжащих день и ночь о том, как невыносимо плохо именно им, хуже всех на свете! — она выпросила у дежурной медсестры почитать хоть что-нибудь, чтобы не свихнуться. Вообще-то загружать мозги пациентам ее профиля не разрешалось, но Регину, как уже упоминалось, причислили к «особо легким», а потому, поколебавшись, сестричка принесла