Читать «Тайфун»

Отныне, когда я больше не надеюсь допущен быть в святилище изящного храма Натуры и не имею обязанностей по должности и обету, мне остается с ревностнейшей правдивостью изложить свои размышления, дабы оставить их в назидание любознательному потомству. Но мирское витийство мне не по душе. Сверх того, я не имел щастия обучаться вышним наукам, и компас мудрых мне неизвестен. Я буду писать неискусно с твердым упованием, что моим слабым пером управляет Божественное Величество и самосущая премудрость. Крепкий и милосердый Боже, помоги мне!

В тот день, когда я стал сочленом преславного собратства справедливых и свободных каменьщиков и был принят в теоретический градус, я почел себя щастливейшим из смертных. Ето было в субботу пять на десятого Генваря. Назидательный обряд посвятил мое сердце Великому Строителю мира и утвердил в памяти моей слова мастера нашего, что щастие в тихом спокойствии внутреннего сознания. Подобно сосуду, я наполнился мыслию етой до края и тут же порешил навеки отбросишь от себя всякую гиломанию, что означает любовь к грубой материи. С великим жаром принялся я изучать познания всех вещей и гордился, что был наставляем в оном под некоторыми иероглифическими образами, что делалось для того, дабы недостойные, именуемые профанами, к тайне не были допущаемы.

Таким путем я узнал Божественную Фисику, бытийственные книги древних, Науку Самопознания и довольно штудировал Священное Писание, особливо те изречения, кои принадлежали до нашего звания. Тем самым я утолял жажду к познаниям из источника Едемского, изобильно протекающего во все четыре конца вселенныя. Коротко говоря, я был доволен настоящим и беспечен о будущем, тем более, что все изученное мною было совершенно сходно с учением нашего Спасителя.

От мужей, искусившихся в науках, я наслушался, что истинные знания всюду бывают сопровождаемы недоверчивостью к себе, но я того не испытывал нисколько и полагаю, что ето происходило от внутреннего щастия. К тому времени я от службы своей получил ерлас и с супругой уехал к себе в деревню, где намеревался погрузить себя в благодатный дух натуры, которая бы еще более утвердила меня в моем благополучии. Увы! Человеку надлежит всегда готову быть ко всему, и вот после нескольких лет щастия пришла моя череда страдать безмерно и непосильно.

Причиной сих непредвиденных злощастий была моя супруга. Как уже говорено выше, я поехал к себе в деревню вместе с нею. Она происходила из достаточно благородной семьи, понимала французский, немецкий и аглинский языки; лицом была красива, а приятности имела несказанно еще убедительнее своей красоты. Но нраву была противуречащего, в словах пылкая, а в рассуждении любви склонялась к чрезмерным сантиментам. Хотя годами возраста своего она не на много была меня моложе, — всего на шесть лет, — но упорно почитала меня за старика и через сие нередко отвращала свою любовь в сторону мечтаний. Я же, полагая, что с годами ето пройдет, не счел должным наставлять ее в ином и указывать, что таковое мечтание пагубно.

Как сейчас помню, однажды перед сном я с восхищением погрузился в чтение книги Иоанна Масона и наслаждался размышлениями сего мудролюбца, как вдруг услышал легкое и осторожное шаганье в смежном апартаменте. Словно в предчувствии горя, у меня шибко заколотилось сердце и, живо вскочив, я направился в спальную жены. Поспешно я открыл дверь, осмотрел ложе, но супруги своей я там не нашел. Тогда в замешательстве я от негодования зарычал, но вслед за тем рассудил за благо бесшумно последовать за беглянкой, дабы узнать, каковая у нее в уме авантюра.

Я долго бродил по саду, прислушивался, смотрел, пока наконец не наткнулся на… Ах, что я узрел! Не могу выразить того словами, ибо для виденного мною не придумано еще благородного описания. В объятиях неверной и бесстыдной супруги моей, уподобившейся Данае, увидел я — кого же? — доезжачего Семёна, холопа, самого что ни на есть подлого звания, псаря, неуча, зато с черными кудрями и медною серьгою в ухе. Естьли бы подо мною разверзлась земля, я поразился бы много менее, нежели тому, что предстало моему взору, и через сие преодолеть мою гневную страсть было невозможно. Невзирая на поздний час, я немедля приказал Семёна отодрать; супругу же поставил быть очевидицей произшествия, дабы уязвить ее пребольно. Тотчас же двое из моих дворовых усердно стали сечь негодяя, но не утерпев, я также присоединился к ним и был третьим.

Уже наступил утра рассвет, когда экзекуция кончилась. Негодный холоп, гнусно оскорбивший господина своего, получил достодолжное возмездие и лежал без памяти. Не в полном разуме была и моя неверная супруга. В рассуждении же себя могу точно сказать, что хотя я и скрежетал зубами, но в памяти был твердой и целых два дня домогался придумать достаточную кару вероломной. Между тем дрянной холоп, не приходя в память, подох как собака. Тогда я рассудил так. Верному человеку я приказал Семёнов труп свезти ночью в пустую сторожку, где ранее жил лесник, и туда же, через три дня, тайно доставил зловредную Иезавель. Уже труп смердел довольно. Я втолкнул в уединенную избушку мою изменницу, наглухо забил за нею двери и окна и, презрев ее мольбы, быстро удалился, на прощанье сказав ей:

— На таковое твое рандеву, презренная, я согласен вполне.

После того я вернулся домой, приказал уложить вещи и, не медля, уехал в столицу, чтобы в суетливости забыть про свое горе.

Ах, за что так испытала меня судьба! Мне, будучи горячего свойства, весьма трудно было успокоить свое волнение, и я мучился до крайности. К тому же произшествие с бесследно пропавшей супругой ни коим образом скрыть было неможно, и друзья мои стали поговаривать о том не без удивления. Тогда, запершись у себя на дому, взялся я за чтение всяких полезных книг и знатное прочел их число. Сие учение самого себя привело меня к знакомству с преславным сочинением Иоганна Арнта «Об истинном христианстве» и с пиесой Рамзая «Новая Киропедия или о баснословии древних». Но более всего тронуло мое уставшее сердце сочинение мудрого аббата Белярмина «Искусство благополучно умирать», прочтя каковое я исполнился упорной мыслию закончить свою жизнь. И как братья по вольной ложе, полагая пагубным для себя иметь со мною дело, уже начали убегать меня, то счел за благо так и поступить. Но ранее всего рассудил я покинуть ложу. Какой же я есть вольной каменьщик, говорил я самому себе, есть-ли руки у меня замаранные, а совесть нечистая?

С болью в сердце я распростился с братьями, наложил на себя епитимью и стал дожидаться, когда Господь вразумит меня на дальнейшее. И