Читать «Епистинья Степанова»

60-летию Великой Победы посвящается

«В глазах неразумных они казались умершими, и исход их считался погибелью, и отшествие от нас — уничтожением; но они пребывают в мире…»

Судьба Епистиньи и ее семьи завораживает трагической красотой.

Если бы все это случилось давным-давно, в старину, каким дивно красивым дошло бы до нас сказание или легенда о матери и девяти сыновьях, словно золотое украшение из древнего кургана.

Но беда матери свежа, до боли обжигает. Жизнь русской женщины, жизнь народа в двадцатом веке воплощены в судьбе Епистиньи во всем трагическом величии.

Когда слышишь ее имя — Епистинья, что переводится с греческого как «Знающая», в воображении рождается что-то могучее, суровое, сибирское. А она была в юности красивой, стройной, улыбчивой девушкой; в молодости — счастливой красавицей женщиной рядом с мужем и сыночками, замечательно пела; в старости — мудрой и благородной… И до старости по-детски обижалась на священника, который дал ей когда-то такое громоздкое имя. Но по силе духа — она редкая, могучая женщина. Словно бы пришла к нам из других веков.

Есть в этой женщине тайна — откуда такая сила духа, откуда ее удивительное благородство, ее неиссякаемая доброта?

Думаешь о ее судьбе и смущенной душой чувствуешь, что прикасаешься к чему-то великому, таинственному, вечному, словно бы в результате геологической катастрофы обнажилась на мгновение часть глубоко сокрытого основания всего сущего на Земле.

Обаяние личности Епистиньи и боль ее сердца так велики, что она легко и естественно встает рядом с героями легенд и преданий.

Когда кто-то принимался сетовать на свою жизнь, на трудности, она говорила: «Когда тебе тяжело, ты вспомни про мою судьбу, и тебе будет легче…»

После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов, и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих.

Откровение Иоанна Богослова

---

И кровь приливала к коже,

И кудри мои вились…

Я тоже была, прохожий!

Прохожий, остановись!..

Марина Цветаева

Хутор в степи

Осень… Далеко, в моей рязанской деревне, идут холодные скучные дожди, ветер рвет с деревьев бурые листья, морщит лужи, и ползут по небу низкие серые тучи. А здесь, в южнорусских степях, светит ласковое, в середине дня даже жаркое солнышко, по-особому волнуют сердце еще зеленые метлы стоящих рядами пирамидальных тополей, белые хаты хуторов и станиц, утопающие в густых садах. В палисадниках ярко цветут астры, циннии, висят среди листьев темные кисти пахучего позднего винограда. Греет юг душу северного человека!

Хорошо идти под теплым солнышком полевой дорогой в степь.

Степь, степь… Душа радостно откликается на слово. Степь — это простор, ковыль, курганы, орел в небе, это — вольная воля. Но глаза успокаивают сердце: степь совсем не та широкая, ковыльная, вольная, о которой поется в песнях. Куда ни посмотришь — прямые лесополосы, прямые дороги, между ними прямоугольные поля.

Далеко впереди плавают в волнах марева редкие деревья, кустарник, желтеет камыш, это берега речки Кирпили. Большая стая скворцов с шумом устраивается на ветках акаций. Может, это мои, рязанские, уже долетели сюда, продвигаясь на зиму в теплые края?..

Вот и берег Кирпилей, обрывистый, поросший чащами высоченного камыша, который теперь высох, пожелтел и шуршит от легкого ветра, кланяется, машет густыми, мягкими кисточками. Берега реки пустынны.

К самому обрыву подползла чернота распаханного поля, оставив лишь узенькую травянистую полоску, и болит душа — зачем так близко?! Ведь склон — к реке, и после дождя чернозем поплывет туда, заилит дно, захватит с собой удобрения.

Узкая полоска между полем и рекой поросла чертополохом, конским щавелем, крапивой, лопухами. Вьется тропинка, протоптанная рыболовами… Но вот в бурьяне валяются ржавый, с разбитым обухом топор, печная дверца, лезвие лопаты, рваный кирзовый сапог, помятое ведро, сквозь дырявое дно которого проросла трава. Врос в землю белый каменный ребрастый каток, которым когда-то обмолачивали хлеб, перекатывая с помощью лошади по разостланным снопам. Редкие невысокие ивы склонились к воде… Здесь на берегу стоял хутор Шкуропатский: три десятка белых хаток, окруженных садами, и большой панский дом.

Сюда в конце девятнадцатого века переехала с Украины восьмилетняя девочка Пестя Рыбалко, здесь она вышла замуж за переселившегося из Курской губернии Михаила Степанова, и молодожены своими руками построили из глины и камыша такую же, как у всех, беленькую хатку. В этой хатке родились, выросли и были счастливы дети Епистиньи и Михаила, это их колыбель, счастливый мир детства. По этой земле они делали первые шажки. Эти берега в камышах, эту речку, эти сизые дали, курганы, вот это небо с облаками и ласковым солнышком они помнили и любили до конца своих таких коротких дней.

Курган

Неподалеку, у лесополосы, стоит невысокий светлый курган. Поросший седым ковылем, курган возвышается среди черноты вспаханного поля, волны марева качают его. Еще недавно на вершинах курганов среди ковыля стояли многопудовые каменные бабы.

Курган весь уставлен плитами памятников, деревянными и железными крестами, квадратиками крашеных металлических оградок; у подножия вокруг кургана протянулись врытые в землю длинные деревянные столы со скамьями.

Скупые надписи на крестах и памятниках. «Степанов Михаил Николаевич. 1873–1933». И рядом: «Степанова Вера Михайловна. 1922–1938». Муж и дочь Епистиньи. Кстати, годы рождения и Веры, и Михаила Николаевича здесь указаны неверно, да и умерла Вера в 1939 году. К сожалению, в этом нет ничего удивительного; все мы плохо знаем жизнь даже близких нам людей, не очень-то бережем память о них.

Здесь, на кургане, рядом с родными просила похоронить ее и сама Епистинья. Хотелось ей упокоиться навеки рядом с мужем и Верочкой, рядом со всеми хуторянами, с которыми выпало прожить вместе жизнь…

Но Епистинья похоронена в пяти километрах отсюда, от этого седого кургана, в станице Днепровской. Станица — центр колхоза, там находится братская могила воинов, погибших в боях за эту землю с фашистами, где символически захоронены и все ее погибшие мальчики.

В станице Днепровской все торжественно, официально: гранит памятника, голубые ели, дорожки, цветы, церемонные поклоны Матери. А здесь на кургане — тишина, безлюдье, простор, седой ковыль, длинные столы для поминок, житейская простота.

С печального кургана далеко видно окрест. Пытаюсь посмотреть на этот мир взглядом сыновей Епистиньи. Все изменилось — видно и мне.

Ушло то время, ушла та жизнь, печали и радости тех людей.

«Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после…»

Родные и близкие

Кое-что от ушедшего времени осталось. Кричат, говорят о времени, дышат им заголовки и статьи ломких, пожелтевших газет; словно бы пришли из того времени и скромно стоят среди сытых домов беленькие низенькие хатки, которых становится все меньше и