Читать «Сексуальность в глотке реальности. Онейрокритика Лакана»

МУЗЕЙ СНОВИДЕНИЙ ФРЕЙДА

Под редакцией Виктора Мазина и Айтен Юран

2-е издание, дополненное

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© В. А. Мазин, 2013

© В. А. Мазин, предисловие, 2021

© Музей сновидений Фрейда, 2013

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2013

Начнем с дополнения. Начнем с дополнения к сновидению «Об инъекции Ирме». Именно это сновидение – сквозное, магистральное в книге «Онейрокритика Лакана». Именно оно как парадигматическое сновидение истории психоанализа, можно сказать, занимает центральное место в «Толковании сновидений» Фрейда, даже если у него нет одного места, даже если оно рассеяно по нескольким главам книги.

Однако есть в «Толковании сновидений» другое сновидение, заслуживающее занять место ещё одной магистрали, проложенной в психоаналитической Библии. Это сновидение, которое известно в истории психоанализа как «Отец, разве ты не видишь, я горю», или как сновидение о горящем ребенке. Принимая его в расчет, можно сказать, что мы имеем дело с двумя множественными центрами «Толкования сновидений», децентрирующими друг друга, «Ирмой» и «Горящим ребенком». Такое распределение соответствует и отмеченному Фрейдом маршруту в шести первых главах, и иному пути, которому он следует в заключительной седьмой главе.

Сновидение «Отец, разве ты не видишь, я горю» заслуживает отдельной книги, которая могла бы называться «Онейрокритика Лакана – 2», но мы ограничимся этим дополнением и постараемся сделать его максимально кратким. Итак, чем значимо это сновидение? Куда оно читателя ведет?

Чтобы ответить на эти вопросы, прежде всего обратим внимание на то место, какое сновидение это занимает в книге. Напомним, в «Толковании сновидений» семь глав, и последняя, седьмая, занимает в ней совершенно особое место. Если шесть глав посвящены проблематике сновидений, то заключительная глава должна открыть окно в психику субъекта, в его психический аппарат. Эта принципиальная глава и начинается со сновидения «Отец, разве ты не видишь, я горю», и Фрейд обращается к нему далеко не раз. Можно сказать, вся седьмая глава прострочена этим сновидением. Обращает внимание на местоположение «Горящего ребенка» и Лакан в своем семинаре «Четыре фундаментальных понятия психоанализа» (1964), в котором он также вновь и вновь возвращается к этому сновидению. Лакан, к слову, вообще не так часто обращается к анализу сновидений. Однако в этом, столь важном для него семинаре он то и дело возвращается то к Ирме, то к горящему ребенку. Более того, в связи с этим сновидением Лакан рассказывает свой собственный сон, и мы к нему еще, конечно же, обратимся.

Вот что по-настоящему удивительно в связи с этим сновидением о горящем ребенке. Это – не сновидение Фрейда, и, более того, вообще не ясно, чье оно. Фрейду его рассказала пациентка, которая услышала его на лекции, а затем умудрилась увидеть, воспроизвести его как свой собственный сон. Несмотря на то, что сновидение это невозможно подвергнуть анализу, поскольку субъект, его увидевший, остается за кадром, оно оказывается в принципиальном месте «Толкования сновидений», более того, именно оно меняет общий маршрут книги.

Напомним, метафора всей книги – прогулка, путешествие, о чем Фрейд сообщает своему другу Флиссу 6 августа 1896 года. Как только начинается седьмая глава, Фрейд тотчас заявляет, что самая удобная и приятная часть путешествия позади. Что впереди? Впереди – «все наши тропы будут вести в темноту» [1:513]. Именно здесь начинается катабасис, именно здесь находится спуск к Ахеронту, обещанный Вергилием в эпиграфе к «Толкованию сновидений».

Начиная со сновидения о горящем ребенке, все пути погружаются во мглу. Что имеет ввиду Фрейд? А то, что невозможно

«объяснить сновидение как психический процесс, ибо “объяснить” – означает свести к известному, а в настоящее время нет такого психологического знания, с которым мы могли бы соотнести то, о чем в качестве основы объяснения можно сделать выводы из психологической проверки сновидений» [1:513].

Так сновидение «Отец, разве ты не видишь, я горю» обнаруживается в том месте книги, где мы оказывается перед уравнением с двумя неизвестными – сновидением и психическим аппаратом. Это сновидение своей кажущейся прозрачностью отмечает тупик, из которого предстоит искать выход. Выход этот – вход в психический аппарат. И выход этот обернется ни больше ни меньше как деконструкцией господствующего в Западном мире представления о реальностях, бодрственной и сновидческой.

Фрейд захвачен сновидением «О горящем ребенке», в том числе тем, что смысл его дан как бы в незамаскированной форме. Смысл – в исполнении желания. Но в то же время психоаналитик не перестает сомневаться. Лакан говорит о том, что Фрейд идет картезианским путем, поскольку в центре его внимания – достоверность, Gewi[iheit. Вопрос в том, на что мы можем положиться, в чем именно можем мы в этом мире быть уверены? Фрейд подчеркивает, что мы всегда уже имеем дело с рассказом о сновидении, а не с собственно сновидением; да и для Лакана между переживанием сновидения и его пересказом – пропасть.

Сомневаясь, Фрейд, а вместе с ним и Декарт, мыслят; их уверенность опирается на сомнение. Однако это, разумеется, не значит, что между двумя теориями субъекта нет разницы, ведь cogito Фрейда находится не в том же регистре, что ergo sum. Cogito. «мыслю» Фрейда принадлежит бессознательному, и утверждая достоверность области этой негативности, он делает, по словам Лакана, тот решительный шаг вперед, который радикальным образом меняет нашу картину мира. Фрейд переворачивает картезианские представления о субъекте, а значит и о мире. Бессознательное, между тем, имеет, как говорит Лакан, структуру зияния, более того – онтологическую функцию зияния, béance. И функция этого явления – в сопряжении с реальным.

Кроме того, как не раз будет подчеркивать Лакан, cogito Фрейда – это его desidero. и формула его: мыслю, значит, желаю. Иначе говоря, мысль – это всегда уже мысль-желание. В сновидении сказывается бессознательная мысль, мысль, «обнаруживающая себя собственным отсутствием» [4:42]. Мысль в сновидении может и присутствовать, но чаще она предстает как отсутствующая, comme absente, скрытая в искаженном представлении на другой сцене, на сцене бессознательного. Так, даже если мысль не обнаруживается как таковая, она представлена – в своем отсутствии – на другой сцене. И формула звучит уже по-другому: мыслим, значит, существую. Или иначе: желаем, следовательно, признан; признан, значит, существую.

Мысль и бытие расходятся в стороны, раскрывая интервал, зияние, пробел. К вопросу о субъекте, его мысли и его бытии в понимании Декарта и Фрейда Лакан обращается во второй части своей статьи «Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда». Вот