Читать «Russendisko. Рассказы»

Летом 1990-го по Москве поползли слухи: Хонеккер принимает евреев. Вроде как в качестве компенсации. А все потому, что ГДР не платила Израилю — там считалось, что все бывшие нацисты окопались на Западе. Благую весть принесли челноки, еженедельно летавшие по своим экспортно-импортным делам в Западный Берлин и обратно. Вскоре новость знали все, кроме разве что самого Хонеккера.

В Советском Союзе было принято скрывать свое еврейское происхождение. Иначе ни о какой карьере не могло быть и речи. Проблема была отнюдь не в антисемитизме. Просто на все мало-мальски ответственные должности назначали только членов партии. Весь советский народ, как кремлевские курсанты на параде 7 ноября, маршировал от одной трудовой победы к другой, шаг вправо — шаг влево считался побегом. Другое дело — евреи. Они могли, по крайней мере чисто теоретически, эмигрировать в Израиль. В том, что эмигрировал еврей, не было ничего зазорного. А вот если на выезд подавал член КПСС, то в дурацком положении оказывалась вся первичная организация.

Взять, к примеру, моего отца. Он пытался вступить в партию четыре раза, и каждый раз — безрезультатно. Десять лет он проработал на одном заводике заместителем начальника планового отдела. И все десять лет мечтал стать начальником. Тогда бы он получал на целых 35 рублей больше. Но директора при одной мысли о беспартийном начальнике планового отдела начинали мучить кошмары. Беспартийный начальник был невозможен хотя бы потому, что ему каждый месяц полагалось делать доклад в райкоме. А кто бы его туда пустил без партбилета? Каждый год мой отец писал новое заявление о приеме в партию. Он ведрами пил водку с функционерами, до полного одурения парился с ними в бане — все напрасно. Каждый год его план натыкался на одно и то же препятствие. «Мы тебя уважаем, Виктор! — говорили функционеры. — Ты наш самый лучший друг и все такое. Мы бы и рады принять тебя в партию. Только сам понимаешь, Виктор, ты — еврей. Ты можешь свалить в Израиль». — «Никуда я не собираюсь валить», — протестовал отец. «Конечно, конечно, ты не собираешься. Но ведь, чисто теоретически, ты можешь? В каком мы тогда окажемся положении?» В результате в положении вечного кандидата оказался мой отец.

А потом времена изменились. Еврейство стало путевкой в новую жизнь, визой для всего мира. Раньше евреи давали взятки, чтобы стереть из паспорта слово «еврей». Теперь все стали тратить деньги на прямо противоположную операцию. Всем заводам срочно потребовался еврей-директор, потому что связи во всем мире были только у евреев. Люди самых разных национальностей захотели записаться в евреи — и уехать в Америку, Канаду или в Австрию. А потом и в ГДР — это был вариант для посвященных.

Меня посвятил дядя одного приятеля, который возил из Западного Берлина ксероксы. Однажды мы пришли к нему в гости. Дядя со своей семьей уезжал в Лос-Анджелес, поэтому вещей в квартире уже не было. Остался только дорогой телевизор со встроенным видеомагнитофоном. Телевизор стоял посреди комнаты, а дядя лежал на матраце и смотрел порнуху.

«В Восточном Берлине Хонеккер принимает евреев, — сообщил дядя, — мне туда ехать поздно, все мои миллионы уже в Америке. А вам, молодым оболтусам, в Германии — самое место. Там полно всякой швали. У них стабильная социальная система, вас никто и не заметит».

Колебался я не долго. Все решилось почти само собой — эмигрировать в Германию было значительно проще, чем в Америку: билет стоил 96 рублей, а визы в Восточный Берлин не требовалось. Летом 1990 года мы с моим другом Мишей прибыли на вокзал Лихтенберг. В те благословенные времена с эмигрантами обращались еще вполне гуманно. Сначала мы поехали в офис, организованный специально для этих целей в западноберлинском Мариенфельде, показали свидетельства о рождении и получили справку, что на основании еврейской национальности родителей мы признаны гражданами еврейского происхождения. Потом мы сдали эту справку в Полицайпрезидиум на Александерплатц и получили взамен гэдээровские паспорта. В Мариенфельде и в Полицайпрезидиуме мы познакомились с русскими единомышленниками — авангардом пятой волны эмиграции.

Как известно, первая волна накатила после революции и принесла белогвардейцев, вторая волна влилась между 1941 и 1945-м, в третьей, шестидесятнической, плескались лишенные гражданства диссиденты, а в семидесятые прибыли евреи, которые отбывали в Израиль через Вену. Девяностые годы принесли евреев по паспорту. Они ничем не отличались от всего остального населения своей родины и могли с равным успехом быть и христианами, и мусульманами, и атеистами, блондинами, брюнетами или шатенами, курносыми или носатыми. Главное — они были евреями по документам. Хотя бы наполовину или даже на четверть. В Мариенфельде этого вполне хватало.

Как и во всякой азартной игре, здесь не обходилось без шулерства. Первая сотня была весьма разношерстной. Тут был и хирург с Украины с женой и тремя дочками, и похоронный агент из Вильнюса, и старый профессор, который разрабатывал для советских спутников металлическую оболочку, о чем гордо рассказывал направо и налево, и оперный певец с очень странным голосом, и бывший милиционер, а также многочисленные «студенты» — молодежь вроде нас.

Поселили нас в общежитие, под которое отвели три панельных дома в Марцане. Раньше там был центр отдыха гэдээровской разведки Штази, а теперь отдыхали мы. Тем, кто приходит раньше, всегда везет. После объединения Германии евреев равномерно распределили по всей стране, от Шварцвальда до Тюрингии, от Ростока до Мангейма. В каждой земле были свои правила.

В нашем уютном общежитии в Марцане мы наслушались невероятнейших историй. В Кельне, к примеру, проверять вновь прибывших на еврейство поручили местному раввину. Одну даму реббе спросил, что едят евреи. «Огурцы, — ответила дама, — огурцы и пасхальные куличи». — «При чем тут огурцы?» — изумился реббе. «Ах да, теперь я понимаю, что вы имеете в виду, — просияла дама, — мы, евреи, едим на Пасху мацу». — «Ну хорошо, строго говоря, евреи едят мацу всегда. Ну и на Пасху, соответственно, тоже. А вы хоть знаете, что такое маца?» — «Ну разумеется, — ответила дама, — это такое печенье, которое выпекают по старинному рецепту из крови младенцев». Реббе упал в обморок. А некоторые мужчины даже сами делали себе обрезание — только бы избежать лишних вопросов.

Нам, берлинским первопроходцам, этого не требовалось. Только один член нашего общежития попал в такую передрягу — а именно Миша. Берлинская еврейская община обнаружила наше поселение в Марцане и стала каждую субботу приглашать нас на обед. Особенно заботились о молодых эмигрантах. Мы жили довольно изолированно — языка не знали, а от центра города Марцан далеко. Евреи из общины были практически единственными