Конунг покачал головой и говорит:
— Сдаётся мне, что после пира дружина останется без ярла, а стража — без начальника.
— Много бед от вина, — говорит Рагнар. — Кто же проверит часовых и разведёт ночные дозоры?
— Вижу, ты человек расторопный, — отвечает Ярислейв, — вот и проверь, коли трезв.
Рагнар низко поклонился конунгу и поспешил, а что он задумал, о том речь после. Конунг же стал читать святую книгу.
Утром Харальд просыпается в палате, где спал со своей дружиной, и видит, что рука у него в крови, одежда порвана и на одной ноге сапога нет.
Харальд спрашивает:
— Что вчера было?
— Лучше тебе не вспоминать этого, — отвечает Ульв одноглазый.
Харальд говорит:
— Помнится мне, кого-то я убил вчера, но кого — не припомню.
— Это было бы полбеды, — отвечает Ульв. — Тут вира будет подороже.
Тогда Рагнар подходит и говорит:
— Вот что было, Харальд: ты попросил у конунга руку Эллисив.
— А Эллисив? — спрашивает Харальд.
— Что слушать бабьи слова, — отвечает Ульв одноглазый, но Рагнар продолжает:
— Эллисив унизила тебя, напомнив, что твой род потерял престол в Норвегии, а конунг прибавил, что у тебя нет ничего за душой, кроме громкого имени.
Харальд вздохнул невесело и говорит:
— Прав конунг: пока на престоле Свейн, а мы в изгнании, так оно и есть.
— Но ты поклялся конунгу, — говорит Рагнар, — что мир перевернёшь, а всё-таки женишься на Эллисив.
Харальд спрашивает Ульва:
— Верно это?
— Верно, — отвечает Ульв.
— Одного не пойму, — говорит Харальд, — зачем мне так уж сдалась Эллисив?
Рагнар говорит:
— Ты спел об этом песню.
— Мало ли что поют в песнях, — говорит Харальд.
— Это нам, варягам, ведомо, — отвечает Рагнар, — а руссы говорят: из песни слова не выкинешь, и конунг так сказал.
Харальд задумался, а Рагнар снова продолжает:
— Не мне напоминать тебе, Харальд, что варяги никогда не нарушают клятвы. Страшнее не было бы позора для всего нашего племени. Прости, мне пора, — сказал он, и все удивились, как Рагнар разговаривает с братом Олава конунга и откуда у него новый синий плащ, а Рагнар ушёл.
— Пойду умоюсь, что-то я ничего не пойму, — говорит Харальд.
Он вышел из дома и, спустившись к берегу Днепра, вошёл в воду с головой. И когда достаточно освежился, вышел по пояс и увидел на берегу множество простого народа, рабов и смердов, и все показывали на Харальда, смеялись и кричали:
— Вот он, варяг Харальд, над которым посмеялась Ярославна! Смотрите — стоит мокрый, как курица!
Харальд решил, что это наваждение, и снова ушёл с головой в воду. И когда вышел, увидел, что народа на берегу уже нет, а стоит один грек, бывший с конунгом на пиру. И Харальд опять подумал, что это наваждение, но грек заговорил:
— Свежая прохлада возвращает нас к жизни, не так ли, Харальд?
Харальд говорит:
— Ты кто такой?
— Я твоя дорога и твоя пристань, — отвечает грек. — Сам Спаситель посылает меня к тебе в трудный час.
— Что тебе надо? — спрашивает Харальд.
— Нехорошо тебе, опозоренному, оставаться в Киеве, — говорит грек. — А благословенный василевс, царь и император священной Византии, будет рад принять тебя на почётную службу. Мы наслышаны о доблести варягов.
Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:
— Ярислейв дал мне убежище и кров.
— Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? — говорит грек. — Разве отец не властен заставить дочь молчать?
Харальд говорит:
— Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.
— Тебе ли не известна скупость русского архонта, — говорит грек. — Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.
Харальд соглашается:
— Это верно.
— А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, — говорит грек. — Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! — сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нём речи в нашей саге.
В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.
Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:
— Чудин, я тебе рассола принёс.
Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:
— Где я?
Человек отвечает:
— Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме святой Софии, а меня зовут Феодор-живописец.
Тогда Чудин оглядывается ещё раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.
— Как же ты меня донёс? — спрашивает Чудин маленького человека.
Тот отвечает:
— С передышкой.
Чудин поднялся и говорит:
— Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.
— Был таков, — отвечает человек. — Да ныне от ремесла отставлен.
Чудин спрашивает:
— Что же ты здесь делаешь?
— Молюсь о спасении души грешной, — отвечает человек.
— А какой твой грех? — спрашивает Чудин.
Тут человек падает на колени, бьётся головой об пол и громче, чем нужно, кричит:
— Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, — показывает он Чудину, а сам бьётся и вопит.
Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.
Чудин говорит:
— Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.
Тогда человек сразу перестал биться и вопить, улыбнулся и говорит:
— А мне и стрезва любо, прости Господи! Ты бы попросил за меня Иллариона, пресвитера, он тебя послушает и меня простит. А я, вот крест, всё перепишу по уставу и любое покаяние приму, — нельзя мне без моего ремесла.
Чу дин говорит:
— Ладно, Феодор, услуга за услугу. Идём, солнце уже в головах, мне на княжью службу пора.
Он надевает сапоги и