И вот эта почти родившаяся уже его правда приходит в соприкосновение с правдой (или правдами?) жизни, окружающей героя романа. Какая-то девушка разыскивает драматурга в его уединении, просит вступиться за студента, которому грозит тюрьма за стычку с преподавателем. В местном суде драматург должен выступить свидетелем по делу о бесспорном убийце, которого он в силу обстоятельств приютил на несколько часов в своем доме. Здешние крестьяне, его земляки, просят вступиться за их права.
Все это злит драматурга, отвлекает от размышлений, от бумаги, он не понимает, отчего все идут именно к нему: ведь он так мало может сделать (и Терлецкий показывает: действительно немного)! Он отдает себе отчет в том, что девушка сравнит его с Понтием Пилатом, умывшим руки, крестьяне потеряют к нему уважение и доверие, сам он потеряет уважение к себе, бессмысленно солгав в суде ради собственного покоя. Понимает… и вкладывает в уста вымышленного для пьесы монаха такие слова: «Усложняющаяся реальность, прогресс, научные открытия, войны — все это усиливает чувство одиночества и беспомощности. (…) И чем более сложны становятся законы, с помощью которых хотят объяснить мир, определить место в нем живущих людей, тем больше творится беззакония. И одно из самых простых требований — необходимость прийти на помощь страждущему…»
Владислав Терлецкий не считает своего героя героем (он прямо говорит об этом в коротеньком обращении к читателю). Он относится к нему весьма критически, но вместе с тем и весьма внимательно, сочувственно. И прежде всего потому, что герой его ищет разгадку всех загадок в сфере морали. Драматурга из романа Терлецкого беспокоит, что нравственное, духовное развитие человечества, как считает вымышленный автором пьесы чиновник, отстает от развития материальной цивилизации, хотя, убежден он, соотношение тут должно быть обратным. Но, увы, сам драматург из романа Терлецкого, человек, «стремящийся сказать зрителю о вечной злободневности вопросов, которые мог задавать себе на станции Астапово умирающий Толстой», кажется карликом в сравнении с исполином Толстым…
Наверное, внимательный читатель предлагаемых романов В. Терлецкого обнаружит в них немалое сходство с манерой письма лучших российских литераторов — с их художественным видением мира, с их отношением к человеку и его призванию на Земле. Некоторые критики, например, указывают на очевидное, по их мнению, влияние Ф. М. Достоевского. Возможно, даже очень вероятно, что так оно и есть. Как бы то ни было, мне представляется, что проза Владислава Терлецкого покажется близкой нам сегодня отнюдь не этим только сходством. Она тревожит совесть, обращая нас к вопросам немногим, но вопросам вечным, на которые каждому человеку должно отвечать себе однозначно, которые исключат возможность столь необходимого и плодотворного во многих иных случаях компромисса.
Тем, кого заинтересуют эти два романа Владислава Терлецкого, я советовал бы перечитать (или прочитать) еще один, уже здесь упоминавшийся, — «Отдохни после бега». Его герой (а дело происходит в «русской Польше» и тоже в начале нынешнего столетия) — человек безусловно честный и порядочный. Ему, больному, уставшему, потрепанному жизнью чиновнику, выпадает на долю расследовать запутанное уголовное дело, которое царское правительство пытается использовать для подкрепления политики русификации «польской окраины» своей империи. Ему удается кончить дело, не поступясь своими нравственными принципами, но удовлетворения он не чувствует. Ибо понимает: логика действительности, которой он вынужден подчиняться, не позволяет ему жить жизнью чистой и порядочной, такой, которая отвечала бы его представлениям о нравственности. Он понимает, что не в силах высвободиться из машины, пособником которой стал, несмотря на всю свою личную честность и совестливость. Его, негероя, хватает лишь на то, чтобы с тоской и завистью наблюдать за похоронной процессией, которая тянет: «Ты уже дошел, а мы все идем… Тебе надо было отдохнуть после бега…»
Да, так уж устроен человек: дабы не отстать от других, дабы добиться своего в жизни, он чуть ли не с младенческих лет кидается бежать. К благополучию, к счастью, к прогрессу, к идеалу. Хорошо, если он вовремя и основательно сумеет обдумать предстоящий ему путь, соразмерить, насколько его благополучие, его счастье, его прогресс, его идеал согласуются с веками наработанными представлениями о добре, о справедливости, об истинном предназначении человека. Но так бывает, увы, далеко не всегда. И проза Владислава Терлецкого, в том числе и те два романа, которые вам предстоит прочитать, напоминает об этом. И о том еще, что, разбежавшись, иногда стоит и остановиться, отдохнуть после бега, чтобы оглянуться назад, осмотреться по сторонам, подумать, так ли и туда ли мы бежим…
А. Ермонский
ЗА ЗВЕРЕЙ ЗАПЛАЧЕНО
Zwierzęta zostały opłacone
Warszawa 1980
Перевод А. Ермонского
© by Władysław Terlecki,
Warszawa 1980
ISBN 83-07-00141-2
Это не реконструкция так называемого дела Станислава Бжозовского. В сходстве между описанными тут событиями и реальными фактами истории не следует видеть попытку дать ответы на вопросы, которые это дело порождает у современного читателя. Однако здесь воссоздается атмосфера, подобная той, которая в свое время побуждала задаться такими именно вопросами. В этой книге вся правда — вымысел. Так что исторических родословных в ней отыскивать не стоит.
В. Т.
На террасе кафе во Флоренции некий господин, поднаторевший в чтении газет, сообщает недоверчиво слушающим его завсегдатаям, что вот-вот разразится война. Пророчество его встречают снисходительными улыбками. Весна в тот год пришла неожиданно рано. Всего три-четыре дождливых дня, и установилась солнечная, теплая погода. Поблизости от кафе — театральная школа молодого англичанина. Сейчас там как раз перерыв в занятиях, и пестрая стайка студийцев врывается на террасу пропустить по стаканчику вина. А в это самое время в гостиничном номере молодой мужчина, который лишь несколько дней назад приехал во Флоренцию из Вены, открывает чемодан. Достает оттуда револьвер и кладет в карман пиджака. На какой-то миг застывает перед зеркалом в тяжелой деревянной раме, которое висит над умывальником, и вглядывается в собственное лицо. Он устал. Наклоняется, погружает ладони в воду, умывается. Затем стремительно сбегает по лестнице. Швейцар пытается остановить его. Кричит по-итальянски, что у него для постояльца новость, но спохватывается, это же иностранец, и на скверном французском языке силится втолковать, что того с час назад спрашивал какой-то юноша, художник наверное, их ни с кем не спутаешь. Мужчина утвердительно кивает головой и уже в дверях говорит, что вечером съезжает. На улице он озирается в поисках извозчика. Улочка совсем узенькая, на ней тьма магазинов и всякого рода мастерских. Шум тут стоит невыносимый. Извозчика поблизости не оказывается. Молодому человеку приходится свернуть за угол. Пересечь крохотную площадь с церковью, где сейчас нет ни души. Он вытаскивает из кармана часы. День в самом разгаре. Тот, кого