Неужели я так сказала? Внезапно я понимаю, что если бы кто-нибудь рассказал об этом Лилианн и Стуре, они, в свою очередь, могли бы передать мои слова Петронилии, моей биологической матери. Я ощущаю невероятную тяжесть в груди. После всего того, через что мы прошли вместе с моей биологической матерью, после всей той любви, что она дала мне, власти Бразилии могли сказать ей, что я добровольно решила оставить ее, тогда как в действительности у меня фактически не было выбора.
Читая эти слова, я вдруг понимаю, что должна хотя бы попытаться ее найти. Я хочу узнать все о своей матери и рассказать ей ту правду, которую я помню, – о времени, проведенном вместе, о любви, что нас связывает в этих параллельных мирах, в этих совершенно разных вселенных. Ведь одно дело – сознательно принять решение не заботиться о своих детях, и совсем другое – быть членом общества, которое не дает своим гражданам достаточных ресурсов, чтобы обеспечить саму возможность заботиться о них.
Я звоню в шведский суд и запрашиваю копии всех документов о нашем усыновлении. Женщина, с которой я разговариваю, обещает сделать все возможное. Спустя три дня в моем почтовом ящике оказывается конверт с копиями и короткой припиской: «Счастливого пути, Кристина!»
Пещерная девочка
Бразилия, 80-е годы
Согласно бразильским документам, я родилась 30 апреля 1983 года, в городке Диамантина на востоке Бразилии. В этот же день по ту сторону Атлантического океана отмечался тридцать седьмой день рождения короля Швеции. Когда я была маленькой, mamãe (это по-португальски «мама») рассказывала мне, что я родилась в лесу, а мой отец был индейцем, поэтому я – наполовину индианка. Я не знала, было ли это правдой, или она слегка приукрасила действительность, наверное, сказать это ей было легче, чем признаться, что она не знает, кто мой отец или что он нас бросил. Но мне эта версия всегда нравилась, и долгие годы я в нее верила. Где-то в глубине души мне до сих пор хочется в это верить. Я помню точно: первые годы жизни мы с мамой прожили в пещере неподалеку от Диамантины. И хотя тогда я была очень маленькой, о том времени у меня сохранилось множество воспоминаний. Мы тогда жили в двух разных пещерах: одна – рядом с красной грунтовой дорогой, а другая – в чаще леса. Помню, как мама плела из сучков и пальмовых ветвей заслонку для входа в пещеру или циновку, на которой мы спали. Я сидела рядом и смотрела, как она перебирает пальцами, плетя полотно. Мама казалась мне такой сильной, и я старалась брать с нее пример. Мы прятали мачете в углублении в стене пещеры, а само углубление заслоняли камнем, чтобы внутрь не проникли ядовитые насекомые. Мачете был нашим главным сокровищем, и нам не хотелось, чтобы кто-нибудь укусил нас, когда мы сунем руку, чтобы его достать. Мама пользовалась им как оружием, а еще с его помощью мы прорубали себе дорогу сквозь густые заросли леса, вскрывали скорлупу орехов и срезали съедобные растения. Тем и жили.
Помню, у меня были питомцы – броненосец и маленькая обезьянка. Наверное, «питомцы» – не совсем подходящее слово, ведь они не были приручены по-настоящему, да и дома у нас не было. Броненосец жил сам по себе, а обезьянка приходила к нам, когда вздумается, а потом снова уходила. Нашу привязанность нельзя было назвать взаимной: она приходила поесть, а потом кидалась в меня камнями, орехами и прочим. Утолив голод, она тут же пропадала. Мама говорила, что обезьяны – как люди, но я не понимала, что это значит. Обезьяны – это обезьяны, а люди – это люди. Когда я спрашивала, что она имеет в виду, мама в ответ смеялась. Однажды я решила покормить одновременно обезьянку и броненосца. Обезьянка забрала фрукт и, даже не поблагодарив меня, скрылась так же быстро, как и появилась. Взгляд броненосца как будто красноречиво говорил: «Везет тебе, обезьяна! Беги, пока можешь!» Я посмотрела на него в ответ, своим видом говоря, что мне такое поведение не нравится, и уже хотела было взять его, но он свернулся в плотный шарик.
Мама не раз повторяла, что если броненосец будет себя совсем плохо вести, мы его съедим. При виде моей реакции на эти слова она смеялась и говорила, что просто шутит, но если вдруг я передумаю, мы всегда сможем потушить его в горшке. Я не понимала, что тут смешного, и ужасно злилась на маму за такие слова. Я любила мясо, но тогда еще не понимала, что на самом деле ем животных. Позже, когда до меня дошло, что такое мясо на самом деле, я отказалась его есть в знак протеста.
Однако протестовала я недолго: мы были бедны, а голод – не тетка.
И все же я не собиралась отдавать своего броненосца на съедение. Я кормила его насекомыми – насекомые ведь не животные, думала я. Однажды я так разозлилась на броненосца, что пнула его босой ногой, когда он снова свернулся в шарик. Больше этой ошибки я не повторяла: шкура броненосца была твердой, как камень, и я пребольно ударилась.
Мама научила меня различать съедобные растения и ядовитые фрукты и ягоды и разводить огонь. Еще она рассказывала, какие животные опасны, а какие – не очень. Но это не помогло мне унять любопытство, и я раз за разом попадала в переделки. Помню, как однажды собирала ягоды с большого куста. Ягоды были желтые и крупные, как теннисный мячик. Я знала, что мама строго запретила мне их есть, но для трехлетнего ребенка урчащий от голода живот оказался сильнее маминых запретов. Мама вовремя увидела, как