я запихиваю ягоды в рот и начинаю жевать. Она в ужасе побежала и закричала, чтобы я немедленно их выплюнула. Я стала жевать быстрее, чтобы успеть проглотить, пока она меня не поймала. Помню, как она схватила меня, разжала челюсти пальцами и вытащила ягоды у меня изо рта. От боли я заплакала. Она снова крикнула, чтобы я выплюнула ягоды, и я послушалась. Что-то в ее голосе было такое, что я поняла: она испугалась. Потом мама взяла меня на руки, отнесла в пещеру и промыла рот водой. Пока в котелке на костре закипала вода, мама все спрашивала и спрашивала меня, проглотила ли я ягоды. Я трясла головой, но чувствовала, что мне становится хуже. Помню, как мама ругалась, бросая в кипящую воду какие-то сушеные зеленые листья. Тщательно размешав, она налила отвар в коричневое растение в форме лодочки, заменявшее нам чашку, и велела мне выпить. Отвар был горьким. Она спросила, как я себя чувствую, я лишь покачала головой, а потом у меня разболелся живот. Помню, что у меня был жар весь день и всю ночь, и я все пила и пила мамин отвар. Больше я не приближалась к тем ягодам, которые, по маминым словам, были ядовитыми.

Я любила забираться на вершину небольшого холма над нашей пещерой и сидеть там, свесив ноги. Оттуда я смотрела на горы и леса, проселочные дороги и реки, на небо, и думала о том, как прекрасен этот мир. Со своего места я видела высокие горы, и все вокруг утопало в зелени. Небо было ярко-голубым, а внизу по камням бежала река. Вокруг слышны были лишь звуки леса – стрекотание сверчков и крики животных. Изредка со стороны грунтовой дороги доносился шорох машин, но других голосов, кроме маминого и моего, слышно не было. Иногда я приходила туда одна, а иногда и мама садилась рядом со мной, свесив ноги, и рассказывала мне разные истории. Там почти всегда было тепло и безветренно. Иногда небо было совершенно ясным, а в другие дни по нему плыли большие, пушистые, как сахарная вата, облака.

Однажды, когда мы вот так сидели и разговаривали, я посмотрела на облака и подумала, что когда-нибудь буду сидеть на пушистом белом облаке вместе с мамой. Я представила, как мы сидим и смотрим вниз на леса, реки и на всю Бразилию, а потом, держась за руки, прыгаем с облака на облако. Помню, как сказала, что хочу сидеть на облаках вместе с ней, а мама ответила, что не знает, возможно ли это, но пообещала, что мы попробуем и когда-нибудь будем вместе летать.

Мама рассказывала истории о животных, об ангелах и о Боге. Я жадно слушала их и задавала кучу вопросов. Иногда мне казалось, что она хочет меня попугать. Например, когда она рассказывала сказку о корове, которую съела анаконда.

Жил-был фермер неподалеку от нашей пещеры. Однажды перегонял он своих коров к реке, воды напиться. Прилег в теньке передохнуть – и вдруг проснулся оттого, что коровы в страхе убегают прочь. Лишь одна корова осталась на берегу реки и ходила из стороны в сторону. Подошел к ней фермер и увидел, что в ее морду вцепилась большая анаконда. Фермер не отважился подойти ближе и спасти корову, а только стоял и смотрел, как змея час за часом утягивала корову, пока та уже не могла сопротивляться и наконец свалилась. Тогда огромная змея обвилась вокруг коровьего тела, и фермер услышал, как захрустели ее кости, сжатые мертвой хваткой. И змея стала заглатывать ее с головы.

Закончив свою историю, мама посмотрела на меня и сказала: никогда не знаешь, кто прячется в воде.

Я запротестовала: где это видано, чтобы змея заглотила целую корову? Ведь тогда она может съесть и меня, так? Мама сказала, что я, должно быть, очень вкусная, змее, которая меня съест, очень повезет.

– Но, мама, если змея меня съест, разве я тогда не превращусь в какашку? – спросила я.

Мама засмеялась и ответила, что именно это со мной и случится.

Помню, как не хотела верить в мамину историю о корове и змее, но все же ее трюк сработал, и я стала плавать гораздо осторожнее – и я осторожна до сих пор.

Время, когда мы жили в пещерах, было для меня в основном счастливым, и вовсе не эти воспоминания являются мне в кошмарах. Труднее всего было найти еду или бороться с голодом, если найти ее не получалось, а также стараться не встретиться с ядовитыми змеями, пауками и скорпионами. Помню, как однажды проснулась среди ночи оттого, что по моему бедру ползла гигантская ядовитая сколопендра [2]. Стряхнув ее, я придвинулась поближе к маме и снова заснула. Мне было тепло и спокойно. Я все повторяла за мамой и целыми днями играла с головастиками и прочей живностью.

Однажды я нашла в пещере птичье гнездо с пищащим птенцом. Мама сказала, что его мама-птица не хочет возвращаться, потому что боится нас. Я решила, что мы должны спасти птенца, и это желание – помочь и защитить его – было невероятно сильным. Я стала ухаживать за маленьким птенчиком. У него был оранжевый клюв, а сквозь нежный черный пушок проглядывала розовая кожица. Так я и назвала его: Пушок. Пушок чирикал, открывая и закрывая клюв. Мама сказала, что он хочет есть, и я взяла немного риса из старой склянки, в которой мама готовила еду. Я попыталась накормить птенца липким рисом, но безуспешно. Тогда мама осторожно взяла Пушка из моих рук, убила жучка, раздавила его и скормила птице. Помню, какое счастье я испытала, видя, как малыш ест. Когда я спросила маму, выживет ли Пушок, она лишь ответила, что рано или поздно он все равно умрет, но пока он с нами и все хорошо. Когда я спрашивала, умрем ли мы сами, она отвечала, что мы всегда будем вместе.

Меня этот ответ не устраивал, но именно этого мне и хотелось: быть всегда рядом с мамой. Тогда я еще не знала, что такое смерть – лишь то, что когда кто-то умирает, ты больше не можешь его видеть. Иногда, закрывая глаза, я думала, что я единственное живое существо – ведь я больше никого не видела. Но я отчетливо помню: уже тогда я понимала и чувствовала, что в смерти нет ничего хорошего.

Мама почти всегда говорила мне правду, какой бы горькой она ни была.

Бедные люди вроде нас не могут позволить себе такую роскошь, как ложь.

– Иначе нам не выжить, – повторяла мама.

Мы могли мечтать о большом доме, теплой постели,