На авиационном заводе в Барселоне специально для каудильо был собран быстроходный дирижабль «Палафокс» — грозный, как торпеда, ослепительно–прекрасный цеппелин с корпусом, выкрашенным в цвета национального флага, могучими, как тысяча чертей, двигателями «Даймлер» и хромированной гондолой класса люкс. Это была небесная агитационная машина, оснащенная собственной типографией, радиостанцией, мощными громкоговорителями и вместительным бомболюком для сброса листовок, партийных значков и подарков благодарному населению. На «Палафоксе» Авельянеда летал по стране и с замиранием сердца наблюдал в подзорную трубу, как рождается из руин новая Испания, его Испания, как карабкаются по строительным лесам пигмеи–рабочие, как трудятся в полях муравьи–поселяне.
— Вас ждут великие дела! — кричал он в серебряный микрофон, чувствуя, как его титанический глас отражается от земной поверхности. Муравьи и пигмеи что–то нестройно гудели в ответ, размахивая руками, и, удовлетворенный, Авельянеда летел дальше, на открытие текстильной фабрики в Куэнке или на испытание новейшей чудо–пушки под Таранконом.
Он задался целью сделать из своих соплеменников новый народ, сильный, бесстрашный, нацию сверхчеловеков, перед которой вострепещут и склонят свои головы в восхищении ее бесчисленные враги.
Желая внушить согражданам презрение к роскоши и богатству, Авельянеда, подобно Ликургу, ввел железные деньги. Новая песета была столь тяжела, что плату за молодого быка приходилось везти домой на телеге — состоятельных это быстро отвадило от пустых трат, бедняков приучило к бережливости. Почти все западное было объявлено вне закона, ибо американские фильмы и музыка растлевали, а английская мода учила извращенному щегольству. По той же причине он запретил французские духи, заявив в парламенте, что «от испанца должно пахнуть испанцем, а не парижской шлюхой». Запрет был принят единогласно, а члены парламента стоя рукоплескали его мудрости.
Он насаждал дух старой Испании, Испании героев и завоевателей, волшебной страны его детства, родины его снов. Эталоном стал конкистадор — человек будущего, блистательный полубог, сплав благородства, жизнелюбия и отваги.
В школах были введены обязательные уроки фехтования и галантных манер, на производстве — курсы стихосложения и кулачного боя. Каждому мужчине в возрасте от двадцати до шестидесяти было рекомендовано (в принудительном, разумеется, порядке) сдать экзамен на кабальеро — простейший рыцарский набор, в который входило владение шпагой, верховая езда и чтение изящных сонетов. Последнюю часть испытания каудильо, большой знаток поэзии Золотого века, нередко проводил сам. Сидя на складном стуле в палатке выездной экзаменационной комиссии, он снисходительно наблюдал, как какой–нибудь загорелый житель пуэбло, оторванный от плуга и поросят, ломая шапку в заскорузлых руках, неловко читает стихи Кальдерона и Лопе де Веги. Каудильо ободряюще кивал, отбивал такт носком лощеного сапога и доводил экзекуцию до конца, заставляя дважды повторить самые трудные строки, после чего красный, как свекла, поселянин, награжденный значком кандидата в рыцари, возвращался к своим поросятам.
Закалка тел проходила под лозунгом «Один испанец должен стоить ста французов, двухсот американцев и тысячи англичан!». На площадях крупнейших городов устраивались ежеутренние сеансы массовой физкультуры. Из динамика, булькая и звеня, раздавался обаятельный голос диктора: «Раз… Два… Три… Поворот… И присели… И-рраз…» — и тысячи затянутых в черные облегающие трико девиц и юнцов послушно наклонялись и приседали, заставляя своих чувствительных матерей плакать от умиления, а бесстрастных отцов добродушно посмеиваться в нафабренные усы.
Ярчайшим событием той поры стали Большие Барселонские Игры, приуроченные к четвертой годовщине Пыльного мятежа. Авельянеда задумал их как альтернативу Олимпиаде, куда Испанию не пустили из–за его собственных неделикатных высказываний в адрес некоторых уважаемых держав. Проводились Игры на новеньком красавце–стадионе имени Писарро, гигантской овальной чаше на сто тысяч посадочных мест, и были представлены исключительно «испанскими видами спорта» — болосом, кальвой, пелотой, стрельбой из аркебузы и арбалета, различными видами фехтования и хоккеем на траве. Была и коррида, но на ней Авельянеда не присутствовал, так как не выносил вида крови (что, разумеется, держалось в строжайшем секрете). В некоторых состязаниях он участвовал лично и даже взял золотую медаль в первенстве по стрельбе из мушкета, коей очень гордился (так и не узнав никогда, что прицелы у остальных участников были заблаговременно сбиты его тайной службой безопасности).
Изголодавшийся по величию, одуревший за годы республиканской смуты от бездействия и нищеты, народ принимал все эти новшества с радостью. Всюду, где появлялся царственный «Палафокс», священная тыква, несущая в своей утробе маленького человека в горчично–сером мундире, его встречали взрывы народной любви, бури патриотического восторга, экстазы обожания. Жницы бросали свои снопы и, обнажая головы, салютовали тыкве радужными платками, рабочие повыше взбирались на строительные леса, чтобы прокричать вождю слова приветствия (случались падения), монахи, подобрав подол, выбегали из келий и что есть мочи звонили в колокола. В ответ из бомболюка летели подарки — целые дожди из леденцов, бюстгальтеров и четвертинок недорогого андалузского табаку — свидетельства того, что любовь взаимна, а щедрость Добрейшего из людей не знает границ.
Но были и другие — те, кто встречал цеппелин с проклятиями на устах и показывал ему непристойные жесты, кто тщетно пытался достать «Палафокс» пальбой из охотничьих ружей и втаптывал в грязь павшие с неба августейшие дары. Это были неправильные испанцы, ничтожества и бунтовщики, никак не желавшие осверхчеловечиваться и шагать в ногу с остальным народом. Большинство таковых составляли адепты всевозможных политических партий, объявленных вне закона вместе с породившей их треклятой Республикой. Еще вчера эти проходимцы заправляли страной, а теперь сводили счеты с режимом, кто — коварно выставленной в кармане увесистой фигой, а кто и булыжником, метко пущенным из–за угла в затылок представителю новой власти. Имя им было легион, но участь одинаково незавидна, ибо и фиги, и разбитые головы полицейских в равной степени посягали на священные устои Империи.
И днем и ночью по всей Испании велась неусыпная борьба с баскскими националистами, каталонскими националистами, галисийскими националистами (Авельянеду всегда удивляло, сколько в этой стране националистов), недобитыми либералами, республиканцами всех мастей, радикальными монархистами и прочей нечистью, мешающей каудильо осчастливливать свой народ. Их расфасовывали по различным тюрьмам и алькасарам и там при помощи специальной гимнастики и диеты навсегда излечивали от политических заблуждений.
Особую роль в выжигании скверны играла личная гвардия Авельянеды, получившая по цвету мундиров название Черной. Под знамена