Читать «Ледяной Сфинкс»

Несомненно, ни один человек на свете не поверит моему повествованию. И все же я предлагаю его на суд публики. Пусть она решает, верить или нет.

Прежде чем начать рассказ о невероятных и ужасающих приключениях, замечу, что трудно представить себе менее подходящее для человека место, чем острова Запустения — так их нарек в 1779 году капитан Кук[1]. Я пробыл там несколько недель и утверждаю, что они вполне заслуживают этого названия. Острова Запустения — лучше не скажешь…

На географических картах этот архипелаг, расположенный на 49°54' южной широты и 69°6' восточной долготы, именуется «Кергелен»: француз барон Кергелен[2] первым обнаружил его в южной части Индийского океана в 1772 году. Барон вообразил тогда, что открыл новый континент; но уже следующая экспедиция заставила его понять свою ошибку: это был всего лишь архипелаг. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то название «острова Запустения» единственно подходит для этой россыпи из трехсот островов и островков, затерянных в бескрайних океанских просторах.

Но и здесь живут люди, и 2 августа 1839 года исполнилось ровно два месяца с тех пор, как благодаря моему появлению в гавани Рождества число европейцев и американцев, составляющих основное ядро здешнего населения, увеличилось на одну душу. Впрочем, я стал с нетерпением ждать случая покинуть эти края, как только закончил свои геологические и минералогические изыскания.

Гавань Рождества расположена на самом крупном острове архипелага, площадью в четыре тысячи пятьсот квадратных километров. Это довольно удобный порт, где можно стать на якорь в нескольких саженях от берега. Обогнув с севера мыс Франсуа со Столовой горой высотой тысяча двести футов, отыщите глазами базальтовую гряду, в которой природа проделала широкую арку. Сквозь нее вы увидите тесную бухту, защищенную многочисленными островками от свирепых ветров. Это и есть гавань Рождества. Ваш корабль может направиться прямо туда, забирая чуть вправо. На стоянке довольно одного якоря, что оставляет судну свободу для разворота и прочих маневров — пока бухту не затянет льдами.

На Кергеленах множество фиордов. Берега изрезаны, словно истрепанные края юбки нищенки. Прибрежные воды усыпаны островками. Вулканическая почва представляет собой кварц с вкраплениями голубоватого камня. Летом камни покрываются зеленым мхом, серыми лишайниками и неприхотливыми камнеломками. Единственный здешний кустарник, напоминающий по вкусу горькую капусту, не встретишь ни в одной стране мира.

Здесь в превеликом множестве водятся королевские и иных пород пингвины, которые расхаживают, выпятив желтые и белые грудки, откинув глупые головки и размахивая крыльями, словно монахи, вереницей шествующие вдоль могильных плит.

Добавлю, что на Кергеленах нашли прибежище тюлени, нерпы, и морские слоны, охота на которых поставляла товар для оживленной торговли, отчего на архипелаг часто заплывали корабли.

В один прекрасный день, когда я прогуливался в порту, меня нагнал хозяин гостиницы, где я остановился.

— Если не ошибаюсь, вы полагаете, что несколько задержались, мистер Джорлинг?

Это был высокий полный американец, обосновавшийся здесь двадцать лет назад и владевший единственной гостиницей в порту.

— Вообще-то да, мистер Аткинс, — отвечал я, — не в обиду вам будь сказано.

— Ну что вы, — отозвался славный малый. — Как вы догадываетесь, я привык к таким ответам, как скалы мыса Франсуа привыкли к океанским волнам.

— И отражаете их подобно этим скалам…

— Вот именно! Когда вы только высадились в гавани Рождества и остановились в гостинице «Зеленый баклан», я подумал: «Через две недели, если не раньше, моему постояльцу наскучит здесь и он пожалеет, что приплыл на Кергелены…»

— Нет, почтенный Аткинс, я никогда не жалею о содеянном.

— Хорошая привычка.

— На ваших островах я обнаружил немало любопытного. Я бродил по холмистым плато, обходил торфяники с жесткими мхами. Я раздобыл интересные образцы минералов и горных пород. Я участвовал в охоте на нерпу и тюленя, видел птичьи базары, где мирно соседствуют пингвины и альбатросы. Вы потчевали меня жарким из буревестника. Наконец, я встретил в «Зеленом баклане» великолепный прием, за который не устаю благодарить вас… Но минуло уже два месяца с того дня, когда я высадился в гавани Рождества…

— …Вам не терпится оказаться снова в вашей, то есть нашей, стране, мистер Джорлинг, — подхватил мой собеседник, — снова увидеть Коннектикут и Хартфорд, нашу столицу…

— Без всякого сомнения, почтенный Аткинс. Вот уж три года я скитаюсь по свету… Пришло время остановиться, пустить корни…

— Когда появляются корни, — подхватил американец, подмигнув, — то недолго и ветки отрастить!

— Совершенно справедливо, мистер Аткинс. Однако семьи у меня нет, и, вероятно, на мне закончится наш род. В сорок лет мне уже вряд ли вздумается отращивать ветки, как это сделали вы, мой дорогой хозяин, ибо вы — настоящее дерево, да еще какое…

— Дуб — даже, если хотите, каменный дуб.

— Вы правильно поступили, подчинившись природе. Раз природа снабдила нас ногами, чтобы ходить…

— То она не забыла и про место, нужное, чтобы сидеть! — с громким хохотом закончил Фенимор Аткинс. — Потому я удобно уселся в гавани Рождества. Матушка Бетси подарила мне двенадцать ребятишек, а они, в свою очередь, порадуют меня внуками, которые станут ластиться ко мне, как котята…

— И вы никогда не вернетесь на родину?

— Что бы я там делал, мистер Джорлинг? Нищенствовал? А здесь, на островах Запустения, я ни разу не ощутил пустоты, я добился достатка для себя и своего семейства.

— Несомненно, почтенный Аткинс. Мне остается только поздравить вас. И все же может так случиться, что в один прекрасный день у вас возникнет желание…

— Пустить корни в иной почве? Куда там, мистер Джорлинг! Я же говорю, что вы имеете дело с дубом. Попробуйте-ка пересадить дуб, наполовину вросший в гранит Кергеленов!

Приятно было слушать этого достойного американца, который явно прижился на архипелаге и приобрел отменную закалку благодаря здешнему суровому климату. Его семейство напоминало жизнерадостных пингвинов — радушная матушка и крепыши сыновья, пышущие здоровьем и не имеющие ни малейшего понятия об ангине или несварении желудка. Дела у них шли на славу. В «Зеленый баклан», ломящийся от товаров, заглядывали моряки со всех судов, что бросали якорь у Кергеленов, — ведь в гавани Рождества не было другой гостиницы или таверны. Сыновья же Фенимора Аткинса могли быть и плотниками, и парусными мастерами, и рыбаками, а летом промышляли ластоногих в узких расселинах прибрежных скал. Славные парни, вполне довольные своей участью…

— А в общем, почтенный Аткинс, скажу вам: я счастлив, что побывал на Кергеленах. Я увезу отсюда приятные воспоминания. Однако в море выйду с радостью…

— Ну-ну, — ответствовал доморощенный философ, — еще немного терпения! Не торопите час расставания. Хорошие деньки непременно наступят. Недель через пять-шесть…

— Пока же, — перебил я его, — все покрыто толстым слоем снега, а солнце не в силах пробиться сквозь туман…

— Вот тебе на! Мистер Джорлинг, приглядитесь: из-под снега