Читать «Корона за любовь. Константин Павлович»

сплаканное лицо, тёмный вдовий наряд, дрожащая рука, теребящая смешной потёртый ридикюль. Что нужно этой женщине от него, ещё мальчика, скромного сына наследника престола? Что повелит он, сорванец, чьим влиянием никто и никогда ещё не пользовался?

Да и что может он? Правда, он пойдёт попросит бабушку, попросит всесильного Платона Александровича Зубова. Ясно же, что эта женщина пришла к нему только для того, чтобы испросить милости, подачки. Едва уловимое презрение, отвращение и внутреннее недовольство отразились на его лице, смешном и курносом. Но он тотчас овладел собой, сделал вид, что внимательно слушает, хотя его большие голубые, немножко навыкате глаза продолжали с немалой долей любопытства следить за всеми движениями просительницы. Отчего она пришла к нему, мальчишке шестнадцати лет, зависевшему от всех и вся, от своих воспитателей и надзирателя за царским детским двором Салтыкова, отчего не обратилась к тем, кто действительно может и хочет сделать что-то для неё...

   — Простите меня, ваше высочество, — комкая в руках крохотный платочек, дрожащим голосом заговорила женщина. — Не знаю, хорошо ли я делаю, что обращена... к нам, но мне так много рассказывали о вашем добром сердце, о вашем милосердии, о том, что вы не оставляете без внимания ни одной просьбы...

Константин ещё сильнее насупил свои густые, нависшие над глазами брови, прикрыл веками глаза, сжал пухлые губы.

   — Всегда рад помочь, если нужда какая, — растерянно произнёс он в ответ на эту цепь длинных комплиментов и снова удивляясь про себя: кто бы мог говорить этой странной женщине о его милосердии?

Наоборот, все при дворе укоряли его за излишнюю жестокость, за грубость и своевольство, недавно он просидел под арестом едва ли не целый день за то, что сломал руку этому старому ловеласу Штакельбергу, вызвавшемуся помериться с ним силой.

   — Наша семья очень старинного рода, — слегка выпрямившись, с гордостью сказала женщина. — Мой муж, Ласунский, был в числе тех, кто стоял рядом с великой императрицей, и много помогал ей...

Ласунский... Что-то далёкое мелькнуло в этом имени. Как будто бабушка когда-то упоминала о нём, но не в связи с тем давним переворотом 1762 года и совсем в другом тоне. Может, он просто путает: ему никогда не было дела до забытых теперь, шумных и торжественных дней, да и когда это было-то, почти тридцать пять лет назад? Далёкая старина, о ней уж никто и не помнил...

   — В чём нужда ваша? — стараясь попасть в манеру женщины и немного гордясь собой оттого, что принимает просительницу и даже может повелеть помочь ей, снова повторил он.

   — Муж мой умер давно. — Она едва не всхлипнула, и Константин невольно поморщился: он терпеть не мог женских слёз, даже плач маленьких сестёр раздражал и давил его. Сам он никогда не плакал, ему с пелёнок внушили, что плакать — выказывать слабость, а он мужчина, солдат, и это ему не пристало.

Но Ласунская справилась с собой очень быстро.

   — Слышала я, — немножко робея под пристальным взглядом этого разодетого в шелка и бархат мальчишки со смешным курносым носом, делающим его лицо слишком открытым и простоватым для императорского внука, и внутренне храбрясь, продолжила Ласунская, — что скоро, очень даже скоро вы будете набирать штат при вашем дворе...

Вот оно что, отметил про себя Константин. Уже теперь везде жужжат о его скорой свадьбе, о том, что и он заживёт своим домом, и потому просители полезут наперёд. Да только он знал, что ни одного человека для своего собственного дома не сможет он пригласить — на всё будет повеление бабушки, а уже потом и батюшки.

   — Сын у меня достойный, добрый, храбрый и скромный мальчик. Я бы так хотела, чтобы он попал ко двору, но не к большому, потому что ему там места нет, я уж просила, а к вам именно. Вы так же добры и так же молоды, и кто знает, возможно, он вам пригодится во всём...

   — Оставьте ваше прошение, — не выдержал паузы Константин и поднялся во весь свой невысокий рост с неудобного стула. — Я дам вам знать...

Странная это вещь —