Стивену Маллатратту[1] с любовью и признательностью
Пролог
Эту историю однажды ближе к ночи — мороз во дворе колледжа пробирал до костей — рассказал мне мой старый наставник Тео Пармиттер, когда мы сидели у огня в его служебной квартире. В те времена в каминах еще горел настоящий огонь, а уголь в громадных медных ведерках приносил слуга. Я проделал путь от Лондона, чтобы повидаться со старым другом, которому тогда было уже далеко за восемьдесят: мужчина по-прежнему бодрый и сердечный, с острым умом, он, однако, был настолько искалечен жестоким артритом, что уже с трудом выбирался из дому. Колледж заботливо опекал его. Тео Пармиттер принадлежал к вымирающему племени старых кембриджских холостяков, которому колледж заменял семью. Он прожил в своей прелестной квартирке больше пятидесяти лет и собирался здесь умереть. Меж тем кое-кто из его бывших учеников взял себе за правило время от времени навешать старика, привозя с собой новости и живое дыхание мира. Ведь Тео любил этот мир. Ему больше не удавалось окунуться в него надолго, но он обожал легкий треп: послушать, кто, где и кем работает, кто преуспевает, достиг той или иной высокой должности или оказался замешан в какой-нибудь скандал.
Я изо всех сил развлекал его большую часть дня и за ужином. Мне предстояло остаться на ночь, встретиться с парочкой других знакомых и скоренько пробежаться по старым излюбленным местам.
Впрочем, мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось впечатление, будто то был сочувственный визит к старцу, от кого я мало что получал взамен. Напротив, Тео был потрясающим собеседником — остроумным, язвительным, прозорливым, это был настоящий кладезь историй, которые отнюдь не являлись бессвязными воспоминаниями старика. Рассказчик он был чудесный: люди, даже самые молодые из соискателей, всегда состязались за право сидеть рядом с ним за ужином в общем зале.
Шла, помнится, последняя неделя каникул, и в колледже было тихо. Мы вкусили отличный ужин, выпили бутылку доброго кларета и блаженно раскинулись в креслах перед огнем в камине. Однако налетавший, как всегда, прямо с Болот[2] зимний ветер завывал, и временами по стеклу барабанил град взметенного им снега и льда.
В последний час наш разговор стал мягко и неприметно стихать. Я рассказал обо всем, что было у меня нового, вместе с профессором мы уже успели навести порядок на всем белом свете, и теперь языки пламени сглаживали остроту нашей беседы. Восхитительно уютно было сидеть, нежась в озерцах света от пары ламп, и на какое-то время мне показалось, что Тео задремал.
Тут, однако, он и заговорил:
— Все гадаю, захотите ли вы выслушать странную историю.
— С великим удовольствием.
— Странную и в каком-то смысле волнующую. — Он поудобнее устроился в кресле. Тео никогда не жаловался, но я все же догадывался, что артрит причиняет ему немалую боль. — История как раз под стать такой ночи.
Я взглянул на старика. Лицо его, высвеченное мерцанием пламени в камине, хранило выражение настолько серьезное (я даже готов сказать — смертельно серьезное), что я несколько опешил.
— Принимайте это как угодно, Оливер, — тихо произнес Тео, — но уверяю вас, что эта история — правда. — Он подался вперед. — Прежде чем начать, могу я побеспокоить вас и попросить принести сюда графинчик с виски?
Я встал и направился к полке с напитками, а Тео тем временем сообщил:
— История моя связана с картиной, что слева от вас. Вы ее помните?
Он указал на узкую полоску стены между двумя книжными шкафами, скрытую густой тенью. Тео всегда считался довольно удачливым коллекционером живописи и обладал несколькими весьма ценными рисунками старых мастеров и акварелями восемнадцатого века; все они достались ему, как он однажды признался, по скромным ценам еще в пору его молодости. Я не слишком разбираюсь в картинах, и, честно говоря, вкус Тео не совпадает с моим. И все же я подошел к полотну, на которое он указывал.
— Включите там свет.
От времени краски на картине несколько потемнели, но теперь я видел ее очень хорошо и рассматривал с интересом. Изображалась на ней сценка венецианского карнавала. На плавучей пристани рядом с Большим каналом и на площади позади нее одетая в маски и плащи толпа стояла вокруг развлекавших публику жонглеров, акробатов и музыкантов; одни люди усаживались в гондолы, другие уже плыли в них по воде; лодки сбивались в кучу, а гондольеры бились на шестах. Картина была из тех, где изображение дается во вспышках салюта и пламени факелов, вызывающих то тут, то там какое-то сверхъестественное сияние, высвечивающих лица и пятна яркой одежды, серебристой рябью ложащихся на воду, оставляя в глубокой тени все остальное. Мне такая манера представляется довольно искусственной, но, разумеется, это было превосходное произведение — во всяком случае, на мой неискушенный взгляд.
Я выключил лампочку, и картина со всеми ее слегка зловещими бражниками вновь погрузилась во тьму своего укромного уголка.
— Кажется, прежде я никогда не обращал на нее внимания, — сказал я, наливая себе виски. — Давно она у вас?
— Дольше, чем я на то имею право. — Тео откинулся, уйдя в глубокое кресло так, что и сам погрузился в тень. — Я облегчу душу, рассказав то, о чем прежде молчал, и сниму с себя это тяжкое бремя. Надеюсь, вы не против принять часть этого груза?
Мне ни разу не доводилось слышать от него ничего подобного, я и не знал, что голос его способен звучать с такой гробовой серьезностью, но, конечно же, не колеблясь согласился исполнить все его пожелания, совершенно не представляя, чем расплачусь за готовность взять на себя, как выразился Тео, «часть этого груза».
Рассказ первый
В действительности история моя началась лет семьдесят назад — я был еще мальчишкой, единственным ребенком. Моя мать умерла, когда мне исполнилось три года. Я ее совсем не помню. Случись это сейчас, отец и сам справился бы с моим воспитанием, во всяком случае, до того как встретил вторую жену, но в то время он понятия не имел, как присматривать за малышом, а стало быть, чередой пошли нянюшки да мамушки. Все они были вполне милы и доброжелательны, все умелы, и хотя я мало что помню, все же с большой теплотой отношусь к этим женщинам, которые пестовали меня вплоть до раннего отрочества. У моей матери, однако, была сестра, вышедшая замуж за богатого владельца обширных земель и другой недвижимости в Девоне, и лет с семи я проводил у них все каникулы и праздники. То были идиллические времена! Мне позволялось свободно бродить повсюду, я с радостью водил компанию с местными ребятами (мои тетя и дядя своих детей не имели, но у дяди был взрослый сын от