Читать «Близнецы»

Близнецы

1

Все началось с девчонки.

В тот день я долго стоял за стеклянной перегородкой и следил за тем, как незваную гостью оперируют.

Вернее, делал вид.

Отцу нравилось думать, что я пойду по его стопам, и я его не переубеждал - до поры до времени. Все говорил себе, что однажды обязательно расскажу ему: врачом я не стану. Когда-нибудь, только не сейчас. До выпускного еще два года, до распределения - год, а это значит, что еще хотя бы двенадцать месяцев я могу увиливать от разговоров и предложений попрактиковаться или «просто посмотреть». С последним, правда, выходило куда сложнее: то интересный случай, то любопытная процедура, то увлекательная операция... Словно бы и не Лазарет, а уличная мистерия. Но в этот раз все было по-другому.

В тот день я просто хотел взглянуть, кто такая эта незнакомка. За широкими спинами ассистентов, которые сновали туда-сюда вокруг операционного стола, под металлическими клешнями, свисавшими с потолка, я успел рассмотреть немного. Только капельки крови на светло-голубой простынке, прикрывавшей ее тело, пряди темных волос, выбившихся из-под одноразовой шапочки, и ее руку, тихо соскользнувшую с краешка стола. Отец улыбнулся мне одними глазами, и уйти я не решился. Вместо этого я сделал вид, что поглощен зрелищем. Стоял, уставившись на тонкие, почти прозрачные пальцы незнакомой девушки, и не сводил глаз.

- Отличный шанс подзаработать баллов, - сказал отец вечером.

Мы собрались за ужином вместе, вся наша нехитрая семья: я, отец и Ева. Обычно отец не пускал Еву в столовую, но она, все-таки пробравшись под стол, тихо жалась к моим ногам, и я украдкой поглаживал ее чуть теплый, замшевый лоб. На еду она не зарилась - она просто скучала в одиночестве.

Из кухонного блока выехала секция с вечерними порциями: по несколько ложек тугого, глянцевого горошка, квадратные бифштексы, белые булочки с усилителями вкуса, два ломтика оранжеватого сыра и успокаивающий чай.

- Пострадала она сильно, но на поправку пойдет быстро, - сказал отец, забирая свою тарелку с подноса. - Думаю, дня через два снимем швы. Да и гипс тоже. Готов немного поработать?

Работать я был готов всегда. Кому же не нужны карманные баллы? Вот уже который месяц я проводил каждый пятничный вечер, собирая ярко-желтые персики в одной из подземных теплиц, но другой подработки было не достать, а платили мало. Я ненавидел эту работу: в теплицах было душно, влажно, свет бил в глаза, да еще и целая тонна земли над головой так и давила. Парень из параллельного класса, которому тоже посчастливилось отхватить подработку, бросал на меня быстрый, равнодушный взгляд, вкручивал в уши затычки и приступал к делу. Так начинался каждый мой пятничный вечер, и, работая вместе, мы могли бы подружиться. Могли бы, если бы он не знал, чей я сын.

- Так я должен за ней следить? - спросил я, без аппетита рассматривая свой скудный ужин и вспоминая бессильную, полупрозрачную, почти детскую ручку, съехавшую с операционного стола.

- Зачем же сразу следить, - отец кашлянул, добавляя сказанному серьезности. - Ты поможешь ей влиться в наше сообщество. Ассимилироваться. Покажешь город, поможешь с уроками, познакомишь со своими друзьями в школе...

Я бы фыркнул, но вместо этого просто отвернулся. С отцом я научился держать свое мнение при себе, и теперь промолчать было тоже нетрудно.

Он обожал такие громкие, квадратные слова, которые пришлись бы впору на главной площади, в громкоговорителях, которые отдают в ушах металлическим эхом. В нашей вычищенной до блеска столовой они звучали нелепо, но отец этого не замечал.

Друзей у меня было немного. Если признаться, их не было вообще, но отцу я, конечно, об этом никогда не говорил. В основном потому, что причиной был он сам, но знать об этом ему было совершенно ни к чему. Ведь изменить нечего - так зачем лишний раз напрашиваться?

И если бы причина крылась в том, что я зарабатывал больше всех баллов, занудствовал на переменах, не умел шутить или носил страшную бородавку на лбу. Баллов я и вправду зарабатывал больше других, но не потому, что меня обожали учителя или выделяли на подземных полях: почти все свободное время я тратил на учебники, а когда на городской доске объявлений появлялась новая зеленая строка с подработкой, я тут же вписывал свое имя. Занудой я тоже не был, по крайней мере, так мне казалось: шансов проверить у меня выдавалось немного. Шутить я тоже иногда умел - все больше про себя, конечно, но я улыбался, а это означало, что шутка все-таки получилась. Ну а про бородавки даже сомневаться не приходилось: все подобные уродства удалялись еще до рождения, и выделиться можно было разве что немыслимо крупным носом или слишком узким подбородком.

Дело было совершенно в другом.

Я жил в районе, где и лимонных деревьев, и пальм, и цветов было больше, чем на главной площади Южного города, а это значило, что в таких домах обитали самые-самые. Школа у нас была одна-единственная, и там я оказался белой вороной. В моей параллели из Высшей страты был только я, сын хирурга, остальные - или дети поваров, учителей и парикмахеров, или отпрыски рабочих с подземных полей.

Со стратами история выходила глупая. Низшим и их детям жилось лучше всех - к этим относились спокойно и уважительно, как и завещали Догмы. Средним завидовали Низшие, а Высшим заведовали и Средние, и Высшие. Конечно, ни в какие рамки Догм это не укладывалось, поэтому раздражение предпочитали скрывать. Строили козни втихую. Ведь перебраться наверх, даже с самого низа в середину, было очень сложно: требовался почти миллион баллов - то есть, новый дом или целый год безбедного существования, - а еще экзамен и проверка на ментальную пригодность. Кому-то, конечно, удавалось, но работать на этот переход приходилось долго и упорно, поэтому негодовали невольно.

А в школе вся ненависть класса выливалась на единственную голову - мою. Мой отец, конечно, был не просто Высшим, но и хирургом - запредельная возможность для простого горожанина, ведь врачи высочайшей квалификации обычно приезжали на операции из Императорского купола, и надолго не оставались никогда. Поэтому ненавидели меня потихоньку, шепотом или даже мысленно - за открытое издевательство можно было схлопотать неделю в Изоляторе. Только какой бы молчаливой эта агрессия ни была, я ее чувствовал. Чувствовал и ненавидел в ответ. Так же тихо и без слов.

- Заведешь дневник, - сказал отец, разрезая податливый бифштекс. - Каждый вечер будешь записывать изменения.

- Изменения?

- Александр, у нее сильное сотрясение, - произнес он так, будто разговаривал с трехлетним. - Пока она не