Читать «Андеграунд»

– Кажется, она еще жива, – сказал парень в белом плаще своей спутнице, а та брезгливо пожала плечами, и оба заторопились прочь от обочины.

Эта фраза, произнесенная почти весело, вывела его из оцепенения. Он оглянулся, чтобы посмотреть, кто это еще жив. Был поздний вечер, и то, что лежало у края дороги, показалось ему вначале кучей тряпья. Ему понадобилось увидеть удаляющиеся красные огни грузовика, чтобы время закрутилось в обратную сторону, и тогда он услышал звуки, которые могли навсегда остаться на периферии его сознания, на полностью заброшенной обочине его жизни.

Визг тормозов, глухой удар, чавкающий звук, отсутствие предсмертного крика; только ветер вздохнул тяжело и странно, а потом лизнул его волосы влажным языком. Голые ветви деревьев ответили на это глухим перестуком, и осталась тишина, в которой были слышны лишь его тихие шаги и шаги этих двоих впереди.

– Кажется, она еще жива, – сказал парень в белом плаще, остановившись напротив черного холмика на дороге, выглядевшего словно экскременты умчавшегося грузовика (такая нелепая мысль довольно долго вертелась в его смятенном сознании).

Он проводил взглядом парочку и огляделся по сторонам. Он боялся показаться смешным. За ним водился такой грешок. На секунду ему вообще представилось, что это розыгрыш. Только парень в белом разыграл не того, кого нужно.

…Улица была пуста. Он ничем не рисковал. В худшем случае все закончится возможным минутным приступом тошноты и неприятными воспоминаниями. Но он знал, как бороться с воспоминаниями.

Он вернулся немного назад и оказался рядом с темной кучей тряпья.

Потом он поймал отражения придорожного фонаря в зрачках существа, умершего под колесами. Глаза еще блестели. Фиолетовые искры, красивые, почти завораживающие (эффект усиливал влажный воздух), вспыхивали в глубине черной бесформенной массы, и он сделал шаг к обочине.

Это была собака. Абсолютно черная, чернее провалов между звезд. Из-за вывалившегося языка чернота казалась влажной. Животное было уродливым, как смертный грех, или таким его сделала катастрофа. Во всяком случае, собака действительно была еще жива.

Он осторожно потрогал собаку носком ботинка. Ее голова дернулась, по телу прошла судорога. Он брезгливо попятился от нее и уже пожалел о том, что вообще остановился. Наутро остывший за ночь труп убрали бы, и это было бы наилучшим выходом из положения.

Он повернулся и сделал несколько шагов от дороги. Шорох, раздавшийся сзади, заставил его оглянуться.

Собака волочила за ним свое беспомощное тело, причем странным образом – так, словно у нее вообще не осталось ни одной целой кости. Теперь он увидел, что это еще щенок, большой черный щенок.

Что-то – может быть, ветер – прошептало ему на ухо одну необъяснимую вещь. Он нагнулся и стал ждать ползущую тварь на ее скорбном пути, не сделав ни шагу навстречу.

Его поразило то, что за нею не оставалось крови. Липкий, влажно блестевший след – подобной детали явно не хватало во всей этой отвратительной сцене. Но почему именно эта деталь беспокоила его сильнее всего? Он не забывал о ней и тогда, когда нес собаку домой, не чувствуя ничего, кроме опустошенности. А еще он опасался того, что испачкает свою одежду…

Потом ему захотелось рассмеяться: он не понимал себя, не понимал, зачем вообще делает это, но какой-то червь внутри, давно и безостановочно грызущий его червь одиночества и скуки, все-таки подтолкнул его к действию…

                                                                                                                                  * * *

– Почему у тебя не было крови, сука? – в который раз спросил он у черной собаки, тупо глядя на миску с едой, опять отвергнутую искалеченной тварью.

Впрочем, теперь ее нельзя было назвать искалеченной. Она выздоровела удивительно быстро – в течение нескольких дней, и хотя ее походка навсегда осталась довольно странной, ей нельзя было отказать в определенной ловкости и силе. Пугающей силе.

– Почему ты ничего не ешь, сука? – задал он свой второй вопрос.

Собака прожила у него без малого месяц, но еще ни разу не ела. Он жил один и точно знал, что только он сам может кормить ее. Но из его рук она ничего не брала. Чем же, в таком случае, она питалась?..

                                                                                                                                 * * *

Когда собака подросла, он стал выпускать ее на ночь и порой по утрам находил на ее морде следы крови, волос или шерсти. Ему не хотелось думать, что это останки крыс. Однако чем же еще это могло быть? Ведь он жил в самом центре большого города…

В такие дни он не мог заставить себя опустить ладонь на голову собаки, но и в другое время это не вызывало у него каких-либо приятных чувств или ощущений. Например, благодарности. Или – смешно сказать – тепла. Шерсть у собаки всегда была дьявольски холодной.

                                                                                                                                 * * *

Он любил ее и ненавидел. Он ходил по тонкому льду между двумя полюсами, иногда почти приближаясь к одному из них, но никогда не достигая его; поэтому его любовь никогда не бывала чистой, а ненависть никогда не позволяла полностью забыться.

Но его страх нарастал и претендовал на то, чтобы стать третьим действующим лицом в пьесе для двоих – одинокого человека и искалеченной собаки, затерянных в самом сердце города с двухмиллионным населением.

                                                                                                                                * * *

Конечно, он пытался найти логическое объяснение всем странностям, связанным с черной собакой, но потом пренебрег этим. Такое занятие было заведомо безнадежным и неблагодарным. В конце концов, чего он мог требовать от нее? Привязанности и верности, которых никогда не требовал от женщин? А как насчет любви? Это было бы слишком. Он содрогнулся от отвращения к себе.

Достаточно и того, что она отвлекала его от черных мыслей, подводивших к самоубийству. Черная собака вместо черных мыслей… Он улыбнулся. И поздравил себя с тем, что совершил удачную подмену. Почти обманул того парня, с раздвоенными копытами вместо ступней…

                                                                                                                                * * *

Ему пришлось свыкнуться с новой обыденностью. Пусть странноватой, пусть слегка пугающей, но все же обыденностью – ничем не худшей, чем та, что держала его за горло на протяжении всех этих долгих никчемных лет.

Новое утро. Почти ничего не изменилось. Только кровь и подозрительные волоски снова появились на морде черной собаки.

День. Все то же самое… Опостылевшая работа. Три стареющие стервы, сидящие с ним в одной комнате. Они пили чай в три часа пополудни. Под конец он про себя смеялся над ними. Он думал: «У меня дома своя сука. Проклятая упрямая сука, которую я ненавижу… Я нашел ее на дороге, раздавленную тяжелым грузовиком. У нее нет крови. Но она живет. Она вообще ничего не ест, во всяком случае, при мне. Но она все равно живет… Ах вы, скучные сучки, да она нравится мне в сотню раз больше,