Читать «Хранитель света»

Почти все лето шли дожди — день за днем, практически без остановки. Бешеные, едва ли не тропические ливни сменялись серой моросью, в воздухе на целые дни повисала мельчайшая водяная пыль; затем со стороны пролива подтягивались свежие, беременные тоннами воды тучи, дождик становился чаще и тяжелее, тихий шорох по карнизам и крышам превращался в уверенный перестук, будто там, снаружи, без памяти вкалывали многочисленные торопливые плотники, и вот уже с неба опять валилась стеной серая холодная влага — струилась по асфальту, промывала русла между гранитными торцами брусчатки, которая, наверное, помнила времена Столетней войны. Рыжая черепица крыш потемнела и блестела, словно лакированная, водосточные трубы пели на разные лады, извергая пенные струи, отсыревшая штукатурка приобрела угрюмый серый оттенок, сделавший уютные добропорядочные особняки похожими на несокрушимые бетонные доты линии Маннергейма. Проезжавшие автомобили стеной поднимали грязную воду, словно торпедные катера, идущие в атаку, и эта вода с тяжелым плеском рушилась на узкие безлюдные тротуары — безлюдные не из-за дождя, а просто потому, что местные жители давно отвыкли перемещаться в пространстве на своих двоих. Вода была повсюду: она хлестала с низкого неба, она текла по улицам, бурлила в стоках ливневой канализации, черными неподвижными озерами стояла в подвалах; в воздухе ее было столько, что оставалось лишь жалеть об отсутствии в человеческом организме такого необходимого приспособления, как жабры.

За городом стеной стояла сочная зеленая трава, и по самое брюхо в этой траве лениво бродили коровы — огромные лоснящиеся флегматичные твари, более всего напоминавшие раскормленных бегемотов. Одного взгляда на эти размеренно жующие туши хватало, чтобы понять, откуда в здешних магазинах такое мясо. Местных свиней Юрий не видел — как-то не довелось столкнуться, не паслись они в поле и по городу тоже не бродили, — но предполагал, что и они недалеко ушли от коров. Было совершенно непонятно, откуда у здешней скотины такие фантастические габариты, — порода, что ли, такая? Поначалу Филатов решил, что это действительно порода, и придерживался такого мнения до тех пор, пока не столкнулся на улице с овчаркой, напоминавшей туго набитый меховой мешок. В минуты раздражения, которые в последние недели случались все чаще, Юрий думал, что местные животные являют собой истинное лицо западной цивилизации — сытое, благополучное, не знающее никаких проблем, кроме одной: что бы такое сожрать, чего оно, лицо, еще не жрало? Он понимал, что несправедлив, но если у аборигенов и существовали какие-то проблемы, то суть их оставалась для Юрия непонятной — столь же непонятной, наверное, сколь непонятны были им проблемы Юрия Филатова.

Потом тучи ушли. Однажды утром Юрий проснулся, увидел в окне солнце и почувствовал некоторый душевный подъем, длившийся, впрочем, совсем недолго — до тех пор, пока он не вспомнил, где находится. Увы, хорошая погода почти ничего не меняла, разве что давала ему возможность возобновить свои пешие прогулки по окрестностям — прогулки, от которых его уже тошнило. В этом городишке он был едва ли не единственным пешеходом и, судя по всему, рассматривался аборигенами как некая достопримечательность: вот это наша церковь, это ратуша, а вот это — наш русский, он здесь каждый день прогуливается… Не пугайтесь, он безвредный — пока, по крайней мере, никого не покусал… Водители, проезжая мимо него, сигналили и приветливо махали рукой, обитатели соседних коттеджей приветливо здоровались, но не более того. Впрочем, большего, наверное, и не требовалось: даже при отсутствии языкового барьера Юрий наверняка не знал бы, о чем с ними говорить.

Как бы то ни было, увидеть солнце после четырех недель непрерывного дождя оказалось чертовски приятно. Юрий выбрался из постели, в одних трусах подошел к окну, закурил и распахнул разбухшие от воды створки. Снаружи потянуло знобкой утренней прохладой, воздух все еще был сырым, но небо над городом ярко голубело, а красная черепица крыш и каменные плиты тротуара уже начали подсыхать. Никаких луж на улице не наблюдалось: дотошные европейцы устроили все таким образом, что воде негде было задержаться. Вся она ушла в ливневую канализацию — по крайней мере, здесь, в пригороде Льежа. Судя по тому, что Юрий накануне видел по телевизору, в других местах дела обстояли хуже: реки снова вышли из берегов, как в прошлом году, грозя превратить старушку Европу во вторую Атлантиду. Он понятия не имел, насколько серьезно положение: смотреть местное телевидение оказалось сущим наказанием, поскольку ни французского, ни фламандского языка Юрий не знал, а его познания в немецком ограничивались несколькими фразами из военного разговорника. Он недурно владел английским, но английский в здешних краях знали единицы, а подавляющее большинство местных жителей, похоже, не ощущало ни малейшей потребности в изучении иностранных языков.

Попыхивая сигаретой, Юрий смотрел на улицу. Дымок, в утреннем свете казавшийся жемчужно-голубым, извилистой струйкой тек в открытое окно. Во дворе напротив сухонькая бодрая старушонка, несмотря на ранний час, занималась, судя по всему, оценкой ущерба, нанесенного дождями. Она стояла подбоченясь у распахнутой двери подвала и, вытягивая шею, заглядывала внутрь. Свет в подвале не горел, и Юрий на таком расстоянии не мог разглядеть, что творится там, внутри. Однако догадаться об этом было несложно;

обращенный к себе самой неразборчивый монолог старушонки то и дело прерывался энергичным возгласом «Мёрд!». Это короткое словечко, столь часто употребляемое местными жителями, было одним из немногих французских слов, которые Юрий знал с самого детства. Он вычитал его у Виктора Гюго в описании битвы при Ватерлоо, где наполеоновские гвардейцы отвечали этим словом на предложение англичан сдаться в плен. По наблюдениям Филатова, слово это было единственным ругательством в лексиконе аборигенов, и это опять же казалось ему загадочным: неужто французский язык и вправду так беден? Вряд ли дело было в утонченности европейского воспитания, поскольку «дерьмо» — словечко не из тех, которые принято употреблять в приличном обществе; впрочем, могло оказаться, что Юрий просто не различал других ругательств в быстром потоке чужой речи.

— А, мёрд! — в последний раз с чувством воскликнула старуха и с усилием захлопнула разбухшую дверь подвала.

Некоторое время она, звеня связкой ключей, ковырялась в замке, после чего, потешно семеня тонкими, как хворостинки, ногами, скрылась в доме. Спустя минуту пластинчатая стальная штора, закрывавшая ворота гаража, с противным скрипом поехала вверх. Юрий потушил в пепельнице коротенький окурок, но не спешил отходить от окна: он знал, что будет дальше, и не хотел отказывать себе в этом занятном зрелище.

Внутри гаража негромко застучал движок; роллет поднялся до конца, и в то же мгновение соседка Юрия выехала из гаража верхом на ярко-красном