Читать «Дурни Вавилонские»

— Вербовщики приехали!

Этот торжествующий вопль полетел от дома к дому, вдоль единственной нашей улицы.

Вербовщиков высмотрели с крыши — они шли маленьким караваном в два верблюда и четыре осла. Они приближались, а мы, бросив ведра и кирки на огородах, носились между домами, чтобы собрать всех и встретить их как лучших гостей.

Мы ждали их уже полгода — с того дня, как из Валь-Телля пришли к нам покупать скот. Мы удивились — люди из Валь-Телля были сытые, довольные, гладили себя по животам. Из Валь-Телля, про который говорили: эти с голоду блох едят! А у нас животов уже не осталось — одни мослы. И скот пришлось отдать чуть ли не задарма, Слыханное ли дело, два мешка проса за козу, которая, если ее откормить, будет давать полтора кувшина молока в день?

— Благодарите богов, что мы вообще о вас вспомнили, — так отвечали люди из Валь-Телля, когда мы пытались выторговать побольше. — Из чистого милосердия берем ваших ослов и коз, чтобы вы не уморили голодом бедную скотину.

— Откуда у вас деньги? — спросил дед Бен-Абру. — Вы-то сами что продали? Девушек? А потом побежите к нам за невестами?

— Мы отправили мальчиков на службу в столицу! — гордо сказали люди из Валь-Телля. — Приезжали вербовщики, сразу давали по десять серебряных сиклей и брали клятвенную запись у семьи, а потом сколько мальчик заработает, столько и пришлет, за вычетом своих расходов.

— И что, присылают?

— Когда мальчики возместили эти десять сиклей, стали присылать — кто по сиклю в месяц, кто по два. В прошлое новолуние пришел Анад Бен-Гуран, принес сорок сиклей для всего Валь-Телля, и его провожали два стражника из Халиль-Телля, чтобы разбойники не напали. И за это никому не нужно было платить! Каждая семья, кроме тех десяти, уже получила по два, а то и по три сикля, мы посовещались и решили купить скот. А когда опять пришлют деньги, мы возьмем невест, мы уже сговорились с Марталь-Теллем.

Они были такие счастливые, что смотреть тошно. Зависть — чувство дурное, но если завидует сразу вся деревня, то, может, боги сделают нам поблажку?

Вот почему мы ждали вербовщиков так, как ждут зимних дождей, чтобы откормить скотину на молодой траве.

И мы их дождались.

Их было двое, они приехали на хороших крепких ослах и сели на камни у нашего храма. Им даже не пришлось посылать крикуна Бугада по дворам — мы сами сбежались и обступили их. Два стражника, сопровождавшие их, отъехали в сторонку, туда, где мы привязали верблюдов. Там им приготовили походный шатер, поставили воду для омовения и постелили тюфяки для отдыха.

— Двенадцать сиклей — и ваши парни уже никогда не узнают летнего голода, — так сказали вербовщики, и я первый поднял руку.

Двенадцать тяжелых серебряных сиклей — это приданое для сестры, лекарства для матери и наш долг перед родом Бен-Алди. Когда еще за сестру будет выкуп! А полосатые одеяла, покрывала, вышитые подушки, запястья и серьги должны быть уже теперь, чтобы свахи не проходили мимо нашего дома.

К тому же я заскучал — каждый день одно и то же! У нас большинство мужчин в большом городе не бывали, так и жили в Субат-Телле, знали только кирки и лопаты, чтобы обрабатывать огороды, да кожаные ведра, да пастушеские кнуты. Женщинам веселее — до свадьбы они живут в одном селе, потом их привозят в другое, а если женщина овдовеет — за ней приезжают из третьего села, а то и из города. Или скука, или голод — давайте уж что-нибудь одно, а когда они вместе — пора собирать дорожную суму и бежать без оглядки.

— Придется много работать, — предупредили вербовщики.

— Ничего, я крепкий.

— В первые месяцы — работать за еду, пока не возместишь двенадцать сиклей.

— Я знаю.

Мать сразу побежала к соседке Ануш, чтобы вместе с ней послать бегуна в Мир-Телль, — пусть присылают женихов к моей сестре Ниш и к соседкиной Баш-Баш. Но не сразу, девушек нужно немного откормить. Девушка на выданье должна быть кругленькая. Это потом она будет носить и рожать, носить и рожать, и отощает, как коза. А жених должен видеть пухлые щечки, как розовые яблочки. Тем более про людей из Мир-Телля говорят: привезли невесту на двух верблюдах. Они худых не любят.

Потом мать села чинить мою одежду, а отец и дед делали сандалии из самой толстой кожи, две пары. Бабка пекла лепешки — простые и с сыром.

Наутро мы ушли.

Нас было шестеро: Тахмад — самый старший и самый умный, Гамид — самый пронырливый, Абад — самый сильный, Левад — не такой умный, как Тахмад, и не такой сильный, как Абад, зато рассудительный и хороший работник, и Гугуд — самый младший. Ну и я — Вагад. Другие парни тоже хотели, но нельзя же оставлять деревню совсем без рабочих рук. Выбрали тех, кто из бедных семей, чтобы они помогли родне.

Идти было легко — вербовщики привели двух верблюдов, чтобы везти наши мешки и еду. Они в полдень давали нам отдых, а кормили так, что мы ощущали себя райскими жителями: утром миска горячей каши, вечером миска горячей каши, днем мы могли грызть свои лепешки, а еще нам дали финики и изюм!

— В столице каждый будет два раза в месяц есть мясо, и не мясо козла, который помер от старости, а баранину и курятину, — обещали нам. — И еще вам дадут рыбу.

— Что такое рыба? — спросили мы.

Вербовщики объяснили, что она живет в воде и оттуда не вылезает. Мы даже не поверили — как можно жить в воде? Тогда нам показали странное создание без лап и в чешуе, высушенное до каменной твердости.

— Но ведь для нее нужно очень много воды, — сказали мы. — Такой воды, которую не берут для питья, — кто же захочет пить воду, в которую гадят рыбы?

Вербовщики сказали, что есть большие реки, которые текут круглый год, и в них водятся рыбы разных пород.

— А на берегах сидят мохнатые и бьют в ладоши, — шепнул мне мой друг Гамид.

Мохнатые были бы нашими врагами, если бы их когда-нибудь увидели мужчины, а не старухи, которые бродят невесть где. Это они говорят, что мохнатые по ночам собираются в развалинах, пляшут и скачут. Мы пробовали их подкараулить у заброшенных домов Гаргам-Телля, но они пять ночей подряд не приходили. Так что их, скорее всего, нет на свете, как и рек, текущих круглый год. Река возникает после весенних дождей, это всем известно, — так решили мы, но спорить не стали — как бы нас за непокорство не отправили домой.

Мы шагали весело и распевали песни, особенно любимую, праздничную: «Мы идем,