Читать «Батарея, подъем!»

— Батарея, подъём!

Зычный голос оставался на периферии сознания и почти не мешал разворачиваться не отчетливым, но приятным событиям. Почему-то было очень важно прояснить некое обстоятельство, и всё шло к тому, что ситуация вот-вот разрешится наилучшим образом. Подробный перестук, напоминающий топот множества копыт, сварливо вмешивался в происходящее, не давал сосредоточиться, пока окончательно не выдернул его из глубокого, уютного, «гражданского» сна.

Реальность была отвратительна. Длинные шеренги железных двухъярусных кроватей. Узкие проходы между ними заполнены суетливыми фигурками в белых нательных рубахах и подштанниках. Тусклый свет. Тяжёлый, спёртый воздух, наполненный испарениями множества тел, с резкими нотами свежей кирзы и портянок.

Угловатые фигуры, торопливо облачаясь в зелёное, спешно выдирались из узких межкоечных пространств и, задевая друг друга и сталкиваясь, вливались в широкий, ярко освещённый центральный проход. Бледные, острые лица, торчащие уши на стриженых головах, очумелые, испуганные глаза — он в армии…

Чувство безысходности и неотвратимости происходящего глухо засело где-то глубоко внутри. Оно пришпоривало, заставляя судорожно натягивать зеленоватомышиную форму — штаны-галифе и ещё не обтёртую, ломкую гимнастёрку со множеством блестящих золотых пуговиц — на каждой пузатая латунная звезда с серпом и молотом. Толстые пуговицы не лезут в узкие, свежие прорези — чёрт с ними, потом застегнём. Теперь портянки, как их там наматывать? А ладно, сунем пока в глубокие карманы галифе, где может поместиться по тому «Войны и мира», а босые ноги — в грубые, жёсткие сапоги. Ремень в руки, и — в строй. Быстрее, быстрее. Успел!

А там что такое? К центральному проходу с межкоечной периферии вылетело огородное пугало — внизу маленький щуплый киргиз в расстёгнутой гимнастёрке и с сапогами под мышкой, на подгибающихся ногах и с диким выражением в вытаращенных, но всё равно узких глазах. На нём, то есть у него на плечах, — двухметровый эстонец Тамм, крепко вцепившийся в стриженую голову киргиза.

— Становись! — багровея лицом, ревёт старшина. — Равняйсь! Смир-р-рна!

Какой там! Новобранцы продолжают лихорадочно застёгиваться, толкаясь и суетясь. Сержанты надрывают глотки и щедро раздают пинки и затрещины. И кажется, что нет ничего важнее на свете, чем вёрткая, упрямая пуговица, не желающая входить в тугую, неразработанную прорезь…

Не добежав двух шагов до строя, рухнул киргиз, а с ним вместе и угловатый, долговязый Тамм. Словно огромное членистоногое, дробно застучал эстонец по натёртому мастикой полу своими жёсткими конечностями. Даже суровое, обветренное лицо старшины, молдаванина Визитиу, невольно разгладилось и изобразило ухмылку. Разбуженный, но не проснувшийся Тамм спрыгнул со своего второго яруса прямо на судорожно застёгивающегося Эркенбаева, а тот, движимый лишь паническим страхом опоздать в строй, рванул к центральному проходу, не обращая внимания на свалившееся препятствие. Эта комичная ситуация спасла батарею от неминуемой расправы.

Они бегут. В строю. Как всегда. В армии всё происходит в строю. Шеренги по четыре. Впереди костлявая спина Арвидаса Петраускаса в пузырём надутой гимнастёрке. Справа крепко сбитый Вартан Арутюнян, сзади невозмутимый Шерзод Халилов. Слева тяжело дышит и багровеет пока ещё круглым лицом Боря Груздев. Вокруг темнота и ледяной ветер. Над головой прозрачное чёрное небо и холодные равнодушные звёзды. Таких звёзд не увидишь в городе. Они яркие, и их очень-очень много.

Иногда они дрожат и подмигивают. Но не тебе. А кому? Неизвестно… Они слишком холодные и равнодушные, чтобы подмигивать живому. Спорт и физические нагрузки давно стали неотъемлемой частью его жизни. Но этот бег в строю с последующей зарядкой — ни то и ни другое. Это какое-то иррациональное, коллективное жертвоприношение злобному богу по имени Устав. Нечто напоминающее шаманский обряд с не очевидными целями. Они мёрзнут до одури. Замёрзли руки, ноги, уши, сопли в носу. Зачем? Почему? Кому это надо? Впрочем, никого не интересовало мнение рядового Романова на этот счёт. И это первое, что он усвоил, но никак не мог внутренне согласиться: в армии есть только одно мнение — командирское. Оно же — правильное. Даже если это младший сержант Омельчук. И никого не интересует мнение нижестоящего, которое лучше всего засунуть… Ну, в общем, куда-нибудь засунуть. А он — ниже некуда… И впереди ещё два года… Как же холодно, чёрт возьми!

На память невольно приходит, как ещё совсем недавно они — группа призывников-москвичей, куда по иронии судьбы попал и он, в разношёрстной одежонке, с которой не жаль распрощаться, — тряслись в пазике. Кто-то уже был стрижен наголо, кто-то — нет, но почти все с перепою. Галдели, перекрикивая друг друга, стараясь казаться остроумными и залихватски-отчаянными. Вот уж сейчас покажем этим дедам, где раки зимуют, — пусть только сунутся… Он тоже был охвачен всеобщей эйфорией, которая замысловатым образом сочеталась с остатками тяжелейшего похмелья. Позавчера он в узком кругу отметил собственный призыв в армию. Отметил так, что отдельные события вечера только сейчас выплывают из темноты. Вот он клянётся кому-то писать каждый день, говорит, что любит и всегда любил… Вот недотрога Маринка Сергеева, которая никому не давала и, похоже, была целкой, сама положила руку, куда он и мечтать не смел. А потом её голова нырнула вниз… и спустя непродолжительное время с ним случилось извержение вулкана!

Пазик проехал проходную, и за ними с лязгом закрылись железные ворота с красными звёздами. Все притихли. Потом они долго и бестолково строились на каком-то плацу. А потом их строем повели в баню. Раздеваясь в холодном предбаннике, они аккуратно складывали свои вещи, втайне ощупывая хитро зашитые за подкладку деньги. Как же тут холодно, чёрт возьми, скорее в баню, греться.

Опа! В большом помещении с десятком торчащих из стен душевых леек было ещё холоднее. Под окном с зачем-то открытой форточкой намело белый холмик, который не спешил таять… Голые, посиневшие, покрывшиеся гусиной кожей, они ринулись яростно крутить краники на душах, откуда тонкой струйкой потекла… холодная вода. Какое-то время они ещё метались, суетясь и толкаясь, но тут открылась дверь предбанника, где они оставили вещи, и оттуда как-то слаженно выскочили несколько фигур в зелёном. Эти фигуры, ловко перетянутые коричневыми ремнями с блестящими бляхами и в начищенных чёрных сапогах, дружно рассредоточились по помещению и на удивление быстро, не встречая сопротивления, словно псы овечье стадо, вытеснили их в противоположную дверь. В этой узкой и длинной комнате на дли иных же лавках лежала новенькая зелёная форма, а подлавками стояли чёрные кирзовые сапоги. Своей гражданки они больше не увидели. Тогда же Ромка понял, что физическая сила не играет в армии определяющей роли. Главное — слаженность коллективных действий и абсолютная уверенность в себе.

— Товарищ младший сержант, можно войти?

— Можно Машку за ляжку, козу —