Читать «Почему так важен Оруэлл»

пока нет оценок

Кристофер Хитченс
Почему так важен Оруэлл

Christopher Hitchens

WHY ORWELL MATTERS

* * *

Посвящается Роберту Конквесту,
зрелому антифашисту,
зрелому антикоммунисту, поэту и наставнику,
а также создателю «объединенного фронта
против вранья»,
с его собственного согласия.

«Но для гения, даже для небольшого таланта, важно не только то, что его интеллект не так остер, а манера держать себя в обществе не так изящна, как у других, сколько умение переключать и перенаправлять их. Чтобы согреть жидкость при помощи электрической лампочки, нужна вовсе не самая сильная лампа, — нужно, чтобы ток лампы перестал освещать, чтобы он изменился и вместо света давал тепло. Чтобы двигаться по воздуху, необходим вовсе не наиболее мощный мотор, а такой, который, прекратив бег по земле, избрал вертикальное направление и превратил свою горизонтальную скорость в восходящую силу. Равным образом гениальные произведения создают не те, что постоянно общаются с самыми утонченными натурами, не самые блестящие собеседники, люди не самой широкой культуры, но те, что обладают способностью, вдруг перестав жить для самих себя, превращать свою индивидуальность в подобие зеркала, с тем, чтобы в нем отражалась их жизнь, быть может, ничем не примечательная с точки зрения светской и даже, в известном смысле, с точки зрения интеллектуальной, ибо гениальность заключается в способности отражать, а не в свойствах отражаемого зрелища».
Марсель Пруст, «Под сенью девушек в цвету»[1].

Слова благодарности

Прежде всего хочу поблагодарить преподобного Питера Коллингвуда, моего старого учителя английского, который первый задал мне разбор «Скотного двора» как текста, а затем позволил показать ему мою работу, несколько отклоняющуюся от темы сравнения со «Слепящей тьмой»: самое первое мое приличное эссе из всех написанных.

Затем хочу поблагодарить Клода Коберна, одного из самых благородных и очаровательных из встреченных мною людей, который в мои двадцать лет изложил мне атниоруэлловскую точку зрения на Испанскую войну и другие вопросы и очень терпеливо обучал меня искусству диалектического спора, возможно, сам того не подозревая. Эти страницы — взвешенное злоупотребление его неизменным радушием.

Затем мои благодарности Петеру Седжвику, чье имя остается талисманом для благородных остатков левых либертарианцев, помогшему мне нарастить хилые мускулы, с помощью которых я сражался со школой Кокберна. Также он помог мне научиться распознавать следы «оруэлланизма» — как нить Ариадны в лабиринте современной литературы.

Стивен Шварц и Рональд Радош показали мне свою незавершенную работу об Оруэлле, материалы для которой получали из советских архивов, за что я им безгранично благодарен, а также благодарен я их коллегам и соавторам Виктору Альба и Мэри Хабек. Magna est veritas, et prevaelabit («Велика истина, и она восторжествует»).

И наконец, достижение профессора Питера Дэвисона, воздвигшего величественное здание, вместившее в себя всю жизнь и весь труд Оруэлла, вместе с подвергшимися цензуре вещами, представляет собой нечто большее, чем геркулесова работа над текстом или наблюдения, сделанные биографом. Этот проект сочетает в себе объективность и любовь, и поэтому он стал блестящим памятником своему герою. Моя маленькая книжка — одна из первых, написанная в тени этой полностью продуманной работы, с тезисами которой должен будет отныне сверяться любой ее последователь.

Кристофер Хитченс, Вашингтон, округ Колумбия, 4 февраля 2002 года

Предисловие
Личность
Идеи, нравы смерзлись в ледники:Он стал их плавить жаром убежденья —И, показав реальности значенья,Безжалостной зимы разжал тиски.Кто чтил его за помощь? Тьмы и тьмы,Ощерясь в ненависти, сбились кучей —Покой свой уберечь средь стужи жгучейЗаслоном мифа от свирепств зимы.Слова нас губят. Утвердил он вновьДействительность как истины мерило —И пониманье нам глаза раскрыло:Страшней войны — страдания и кровь.Стремясь к высокой цели, он владелПрисущей лишь немногим прямотою —Как тем друзьям, что до конца с тобою(Полдюжины писателей удел).Морали гений, он подчас впадалВ наивность, глупость ли в конечном счёте(Играл же Дарвин злакам на фаготе!):Искатель истины — но нет, не идеал.Тем вопреки, кто опыт, факт обрекНа жертву гимнам, догме истеричной —Сумел он, чуждый струнке поэтичной,Всему искусству преподать урок[2]. Роберт Конквест, «Джордж Оруэлл» (1969)

Эти строки, сложенные в период вечной мерзлоты, отсылают нас к временам почти космического холода — «полночь столетия» видится сквозь призму холодной войны, в перспективе ядерной зимы, слишком реальной, чтобы от нее отмахнуться. Но первая же искра человечности немедленно разгоняет пронизывающую стужу начальной строки, а далее заря дружеской поддержки лишь разгорается, к завершающим строкам уже пламенея горячей волной.

Ответ на вопрос, относятся ли честность и принципиальность к холодным добродетелям рассудка или же к горячим качествам души[3], остается неясным, и туманы Англии, возможно, не лучшее место для его прояснения. «Ледяная совесть поколения», — такой подзаголовок выбрал Джеффри Мейерс для биографии Оруэлла 2000 года (фраза эта позаимствована у нейтрального пера В. С. Притчетта). Сам Оруэлл, не до конца избавившийся от веры отцов в благотворное воздействие закаливающих процедур, в своем творчестве остается во власти деморализующего влияния температуры точки замерзания. Однако в душном, знойном климате Бирмы и Каталонии этому суровому, замкнутому в себе человеку суждено было пережить два момента обжигающего откровения, а его произведениям — в обход цензуре и запретам воспламенить искру надежды во вселенской тьме ГУЛАГа, согревая собой продрогшие души поляков и украинцев и помогая растопить вечную мерзлоту сталинизма. И если бы авторство афоризма про «горячее сердце и холодную голову» не принадлежало Ленину[4], он прекрасно подошел бы Оруэллу, с душевным пылом и великодушием которого могли сравниться лишь его же сдержанность и бесстрастность.

Виктор Притчетт, позднее — сэр, был одним из многих, кто встраивал фигуру Оруэлла в сонм «святых», пусть и как мирянина. И вот раскованный, склонный к веселому богохульству писатель, сказавший однажды (касательно Махатмы Ганди), что святые всегда должны считаться виновными, пока не будет доказано обратное, опять предстает перед нами в виде мощей или призрака, символа самоотречения. Говоря о Кромвеле, другом знаменитом человеке, считавшемся пуританином, Томас Карлейль писал, что столкнулся с необходимостью извлечь своего героя из-под груды мертвых фраз и другого мусора, и лишь потом у него получилось утвердить его в качестве фигуры, достойной биографии. Я не пишу биографии, однако иногда также чувствую необходимость освободить имя Джорджа Оруэлла от груза медовых словес и душещипательных речей; образ писателя, ставший объектом болезненного поклонения и сентиментальных восхвалений, подходит лишь для зомбирования несчастных школьников своей правильностью и невыносимой добропорядочностью. Воздаяние подобного рода часто оформлено в духе Ларошфуко, что позволяет задуматься о подкупе добродетели пороком[5], а также о шутке, которую сыграла над вором его собственная шапка. (В конце концов, именно Притчетт походя отмахнулся от Оруэлла и его опасно правдивых репортажей из Барселоны, написав в 1938 году: «Существует множество веских аргументов в пользу того,

Тема