Читать «Свет погас»

• Если буду распят я над высокой горой,Мати моя, о мати моя!Знаю я, чья любовь пребудет со мной,Мати моя, о мати моя!Если я кану в пучине морской,Мати моя, о мати моя!Знаю, кто слезы прольёт надо мной,Мати моя, о мати моя!Если всяк человек меня проклянёт,Знаю я, чья молитва мне душу спасёт,Мати моя, о мати моя!

Это повесть «Свет погас», рассказанная так, как она изначально была задумана Автором.

Сидели мы, когда шторм миновал,

Удобно сидели, как только могли;

И я, друзья, в сарае том ждал,

Ведь было мне от роду только три,

А Тедди радугу дерзнул догонять,

Ему, мужчине, было уж пять,

Вот как началось все это, друзья,

Если хотите знать.

«Рассказы в большом сарае»

– Как по-твоему, что будет, если она об этом пронюхает? Ведь такую штуку нам иметь нельзя, сам знаешь, – сказала Мейзи.

– Мне задаст трёпку, а тебя запрет в твоей комнате, – ответил Дик с уверенностью. – Патроны взяла?

– Ага, они у меня в кармане, только больно уж стукаются друг об дружку. А не могут шпилечные патроны выпалить сами собой?

– Почём мне знать. Если ты струсила, давай их сюда, а себе бери револьвер.

– Я ни капельки не струсила.

Мейзи быстро пошла вперёд, сунув руки в карманы и высоко вскинув голову. Дик шагал следом, неся маленький револьвер.

Как-то раз дети надумали выучиться стрелять, поняв, что без этого они просто-напросто жить не могут. Ценой многих ухищрений и самопожертвования Дик накопил семь шиллингов и шесть пенсов на покупку плохонького шпилечного револьвера бельгийского образца. Мейзи удалось добавить к этому очень немного, всего-навсего полкроны, чтоб купить сотню патронов.

– Тебе, Дик, легче копить деньги, – объяснила она в своё оправдание, – ведь я лакомка, а тебе все равно, чего поесть. Да и вообще мальчики должны быть заправилами в таких делах.

Дик чуточку поворчал, недовольный столь маловыгодной сделкой, но все же сходил за покупками, и теперь дети отправились попробовать свои силы. Стрельба из револьвера никак не входила в распорядок их повседневной жизни, раз и навсегда установленный воспитательницей, которая должна была, как наивно предполагали опекуны, заменить этим двоим сироткам родную мать. Дик состоял на её попечении вот уже целых шесть лет, и за это время она извлекла немалую выгоду из тех денег, которые предназначались на то, чтобы он был одет и обут, причём отчасти по недомыслию, отчасти же по естественной потребности причинять боль – несколько лет тому назад она овдовела и теперь жаждала нового супружества, – так допекала мальчика, что жизнь легла на его детские плечи тяжким бременем. Он искал любви, она же внушала ему сперва отвращение, а затем ненависть. Когда он, взрослея, жаждал хотя бы малейшего сочувствия, она его высмеивала. Долгие досужие часы, которые оставались у неё после необременительных мелких домашних хлопот, она посвящала тому, что называлось у неё семейным воспитанием Дика Хелдара. В этом деле ей помогала религия, которую она толковала на свой лад, предаваясь усердному чтению Библии. Когда у неё не находилось личного повода быть недовольной Диком, она все равно прозрачно намекала на его неискупимые прегрешения перед создателем; и в конце концов Дик научился ненавидеть бога так же люто, как ненавидел миссис Дженнетт; а такое умонастроение вряд ли можно назвать здоровым для подростка. Коль скоро она вздумала считать его безнадёжным лгуном – после того как он впервые сказал неправду из страха перед наказанием, – он и впрямь превратился в лгуна, но в лгуна осторожного, замкнутого в себе, причём без крайней необходимости он никогда не рисковал врать даже по пустякам, но не останавливался перед самой чудовищной ложью, если это могло хоть чуточку облегчить горькую его жизнь. Во всяком случае, такое суровое обращение воспитало в нем волю, которая давала силы переносить одиночество, – впоследствии это сослужило ему хорошую службу в интернате, где соученики насмехались над его одеждой, которая была сшита из дешёвой материи и штопана-перештопана. А на каникулы он возвращался к миссис Дженнетт, вынужденный вновь внимать её назидательным речам, и обычно, не проведя под её кровом даже одного дня, после той или иной придирки подвергался порке, дабы его отсутствие не подорвало домашнюю выучку, которая требовала беспрекословного повиновения.

Однажды осенью, приехав на каникулы, Дик обнаружил, что он уже более не одинок в своём заточении, потому что в доме он застал длинноволосую сероглазую малявку, которая была так же замкнута в себе, как и он сам, жила в доме, не говоря ни слова, и в первые недели водилась только с козлом, единственным своим другом на всем белом свете, обитавшим в садике на задворках. Миссис Дженнетт попробовала запретить девочке общаться с козлом, поскольку он нехристь – соображение, несомненно, справедливое.

– Когда так, – заявила малявка, тщательнейшим образом выбирая слова, – я пошлю письмо своим поверенным и напишу им, что вы злющая баба. Мемека мой, мой, мой!

Миссис Дженнетт направилась было в прихожую, где стояли предназначенные для известной цели зонты и трости. Но малявка поняла её намерение не хуже, чем это понимал Дик.

– Меня уже били, и не один раз, – заявила она все тем же бесстрастным голосом, – били так больно, что вам и во сне не снилось. И если вы меня хоть пальцем тронете, я пошлю письмо своим поверенным и напишу им, что вы меня голодом морите. Я вас ни чуточки не боюсь.

Миссис Дженнетт не отправилась в прихожую, а малявка выждала некоторое время, убедилась, что опасность домашней баталии миновала, ушла к Мемеке и, обняв его шею, заплакала горькими слезами.

Вскоре Дик узнал, что малявку зовут Мейзи, и поначалу относился к ней с глубочайшим недоверием, опасаясь, как бы она окончательно не стеснила и без того весьма ограниченную свободу, которой он до тех пор пользовался. Но она нисколько ему не мешала; она даже не выказала ни малейшего желания подружиться до тех пор, покуда он сам не сделал первый шаг. До конца каникул было далеко, а детей уже сплотила постоянная угроза наказания хотя бы потому, что им приходилось вместе изобретать всякие уловки, дабы провести миссис Дженнетт, и тут они всегда действовали заодно. Когда же Дику пришла пора уезжать в интернат, Мейзи шепнула ему:

– Теперь я остаюсь одна-одинёшенька и должна буду сама стоять за себя. Но ничего, – заключила она, решительно тряхнув головкой, – я уж как-нибудь справлюсь. Не позабудь, ты обещал прислать плетёный ошейник для Мемеки. Пришли же поскорей.

Уже через неделю она напомнила об этом ошейнике в ответном письме и осталась крайне недовольна, узнав, что изготовить такой ошейник отнюдь нелегко. Когда же Дик наконец прислал обещанный подарок, ей и в голову не пришло поблагодарить. С тех