Читать «Галаор»

Посвящается Фаусто, Берте и моему крестнику Фернандо

Король Страны Зайцев слыл добрым правителем. Его королевство процветало. Поля были тучными, в душах подданных царил покой, а сами подданные, в большинстве своем упитанные, миролюбивые и веселые, у которых все спорилось: и работа, и веселье, и молитва, и торговля, – жили безмятежно и счастливо, окруженные заботой мудрого монарха.

Когда толстушка-королева, сияя улыбкой, вышла под восторженные крики толпы, колокольный звон и барабанный бой на дворцовый балкон и вынесла на руках маленькую наследницу, которую ждали целых десять лет, радости жителей Страны Зайцев не было предела.

Крестины принцессы готовились отпраздновать с небывалой пышностью: музыканты, отличавшиеся тончайшим слухом и игравшие с истинным вдохновением, принесли прекрасные золотые инструменты; явились художники, скульпторы, ювелиры, гончары, призванные увековечить этот день на холсте и в мраморе, в драгоценностях и глиняных горшках; не ощущалось недостатка ни в шутах, ни в дрессировщиках обезьян, ни в подражателях голосам зверей и птиц, ни в акробатах, ни в мошенниках, игроках, поэтах и ростовщиках. Ожидались молчаливые бои между разноцветными рыбками. А на улицы, заполненные горожанами и гостями в маскарадных костюмах, готовились выпустить слонов и крокодилов.

Выкатили на улицы бочонки вина, открыли амбары, полные зерном, отворили двери конюшен и хлевов, выпустили сытых и смирных лошадей, коров, свиней, овец и кур. В соборе все сверкало и было готово к торжеству.

И вот настал день крестин, и собрались в соборе короли, королевы и знатные гости, приехавшие из многих земель, прибыли все известные феи. Принцессе дали имя Ирис Эмуласьон Пурпура Неблиноса Брунильда. После завершения службы феи окружили деревянную колыбельку, изготовленную для церемонии подношения даров. Толстый архиепископ улыбался, поглаживая живот маленькими ручками с пухлыми, унизанными перстнями пальцами. Все четыре феи были юны и прелестны, чрезвычайно привлекательны и необыкновенно скромны. Старшей было лет тринадцать, а наименее красивая, если так можно сказать, казалась мадонной темного мрамора. Они улыбались, нежно глядя на маленькую принцессу, и солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь витражи, бросали на их лица цветные блики. И вот заговорила старшая из фей, которую звали Туз Чаш,[1] и голос ее звучал, как дыхание остановившейся после долгого бега косули:

– Брунильда, счастливица, мать королей и казначеев, прими в дар мудрость великую, и пусть будут твоими друзьями книги и добрые помыслы.

Затем обратилась к принцессе следующая фея, по имени Валет Дубинок:

– Брунильда, любимица, мать королей и астрономов! Прими веселый дар великой щедрости и доброты, и пусть не будешь ты никогда и ни к кому равнодушной и станешь другом всякому, кто пребывает в печали.

Настала очередь Тройки Монет.

– Брунильда, ненаглядная, мать королей и охотников! Прими музыкальный дар – чудесный голос. И да будут твоими друзьями все наслаждения, которые дарят нам наши чувства.

Потом пришел черед младшей феи, Шестерки Мечей:

– Брунильда, желанная, мать королей и теологов, прими текучий дар красноречия, и пусть станут твоими друзьями все люди и все слова, должным образом расположенные.

Не успела младшая из фей закончить свою речь, как под сводами собора зазвучал из колыбельки, голос принцессы, нежный, словно поступь юной львицы, чистый, словно песня одинокой флейты, звучный, как тысячи ангельских арф.

Феи кто побледнел, кто покраснел, и эту бледность и румянец не могли скрыть разноцветные блики, отбрасываемые на их лица лучами солнца, пронзающими витражи. Медленно приходя в себя, оторопелые феи сбились в кучку – учетверенное изумление – над колыбелькой принцессы с чудесным голосом. Архиепископ воскликнул только: «Ей же нет еще и месяца!» – и перекрестился.

Вот что говорила Брунильда:

– Король Юпитер, граф Аполлон! Избавьте меня от этой муки! Ах, госпожа Артемида, богиня и истинная девственница! Освободи от пытки самую юную из подданных твоих, спаси от страданий! Святая Сесилия, покровительница музыки, подними меня, ибо я лежу спеленатая и не знаю: кто я? за что так наказана? Смутные воспоминания, почти неуловимые, едва освещенные рассветными лучами. Это не мои воспоминания. Если в боли своей я сама повинна, то не упомню за собой ни проступка, ни каприза; если страдаю в наказание, то не брезжит в моей памяти ни одно воспоминание из тех, что заставляют улыбнуться злобных и жестоких. Когда и в чем согрешила? Если сейчас просыпаюсь, то когда спала? Кто обрушил на меня злобу свою? Кто отказал мне в милосердии? Почему не внемлют всесильные моим стонам? Не знаю ни обители своей, ни происхождения. Мои руки не подчиняются мне, дрожат, летают, как насекомые, непослушные ноги бегут сами по себе, в никуда, мои глаза различают лишь смутные пятна света и грозные тени. О, как страдаю! Вызволите меня отсюда! Откройте, кто я и за что мне эта мука! Сжальтесь! Помогите!

Жалобный плач Брунильды пением тысяч арф наполнил собор, поднялся под самые своды, проник в души каменных ангелов, рухнул на колонны и алтари и пролился сладчайшей музыкой в сердца. Печаль и изумление слились воедино, застыли в широко распахнутых глазах.

И в этот миг под главным куполом собора вдруг возник вихрь, постепенно рассеявшийся и превратившийся в разноцветное облачко, спускавшееся со скоростью падающего перышка. Но на пол перышко упало с грохотом, который поверг всех в ужас: толпа закричала, одни кинулись вперед, другие – к выходу, даже феи сделали шаг назад. Женщины визжали и падали в обморок, четверо стариков обнажили мечи. Облачко медленно двигалось к колыбельке. Архиепископ выставил перед собой крест, феи упали на колени, а принцесса продолжала изливать свою печаль:

– Что это надо мною? Что неясно различают глаза мои? Есть сие свод небесный или всего лишь полог?

Коснувшись колыбельки, облачко вдруг завертелось в каком-то странном не то припадке, не то танце. Началась паника. Облачко бешено закружилось, закрутилось в симметричную спираль и приняло форму морской раковины – тритона, из которой послышались мощные трубные звуки. Смерч остановился и начал менять форму: тритон медленно-медленно превращался в