Читать «Преждевременный контакт»

Блики вечернего мартовского солнца нагло вкрадывались через тусклое стекло в крошечный кабинет. Проникнув, они начинали весело резвиться, перескакивая от стоящего на подоконнике графина с водой, то на старый ободранный шкаф в углу, то на наспех побеленные стены, то на громоздкий стол и на массивное стекло, лежащее на этом столе. На мгновение они замирали на толстых линзах очков сидящего за этим столом Марка, а после собирались в яркое светлое пятно на потолке, немного отдышаться. Но игра солнечных бликов ничуть не мешала Марку зарыться в груду картонных папок, уткнуться носом в мелко исписанные корявым почерком каракули и полностью раствориться в чтении этого чертового протокола.

— «…со сломанной правой рукой был забран скорой помощью», — еле слышно бубнил Марк, облизывая пересохшие губы, — «…и назвался Эриком Губером. Никаких документов личности, при нем не оказалось…».

Крошечные, небрежно нацарапанные буквы резали глаза. Марк нагнулся еще ниже:

— Ну и почерк, глаза сломать можно. А какие фразы!«…поверх форменной тельняшки небрежно накинута куртка неопределенного цвета с чужого плеча». Ну, поэт.

День весеннего равноденствия подходил к концу, и сумерки назойливо вползали в крохотный кабинет, выгоняя из него неугомонных «солнечных зайчиков». Марк включил старую настольную лампу с пыльной газетой вместо безвозвратно утерянного абажура и, поправив очки, продолжил чтение:

— «…не было ни сигарет, ни денег. В кармане куртки оказался только блокнотный листок с текстом, написанным синими чернилами. Данный листок занесен в опись под?1 и лично к ней прилагается».

Марк приподнял очки и хмыкнул:

— Э как, выкрутил, писатель.

Он перестал бормотать, и какое-то время читал «про себя». Затем вдруг изумленно вскрикнул, ткнув указательным пальцем в протокол:

— «Вопросами дежурного инспектора был удивлен и их не понимал. Место своей работы огласить отказался, родственников огласить отказался, адрес свой огласить отказался. Утверждает, что не знает..» Хм, как не знает?

Он напряг оставшееся зрение, и почти носом уперся в листок.

— Нет-нет, здесь написано: «…утверждает, что не знает что это»!

Марк сделал ударение на двух последних словах. Затем громко вновь произнес их, отделяя каждую букву:

— Ч-т-о! Э-т-о!

Наконец он отложил протокол, и нервно стуча пальцами по стеклу на столешнице, пропел тут же придуманную им песенку:

«Что это,

Кто это,

Кто к нам пришел?»

Он встал из-за стола и подошел к единственному в кабинете окну. Привычным движением вытолкнул сигарету из полупустой пачки, оставленной им на подоконнике рядом с пепельницей. Но не закурил, а стал постукивать ею по подоконнику, отбивая такт только что придуманной песенки. Тихо напевая, посмотрел на въезжающий во двор патрульный электрокар, скомкал сигарету, бросил ее в пепельницу и задумчиво произнес:

— Интересный типчик. Значит, не знает, что такое работа, семья и адрес проживания. Очень интересный бродяга. Кто же ты такой, Эрик Губер?

Марк быстро смахнул сигаретную пачку с подоконника в карман и выскочил из кабинета. Спускаясь по лестничному пролету, он размышлял на ходу:

«На фото при задержании он выглядит, как для обычного бродяги, достаточно крепко сбитым атлетом. Широкие плечи, большие руки. Заметно, что алкоголем не балуется. К тому же в правильных и даже аристократичных чертах его лица прослеживается мощный интеллект. Высокий лоб, длинные прямые волосы, глаза ясные и глубокие. Умный проницательный взгляд. А в протоколе вместо подписи поставил крестик. Нигде не проживает, не работает, родственников нет. И денег в карманах ни копейки. На вид ему до тридцати пяти, а медицинский осмотр свидетельствует, что зубы, все до единого целехоньки. Все тридцать два. Ни грибка на коже, ни перхоти, ни единого синяка на теле. Странный бомж».

Марк открыл массивную дверь и оказался во дворе полицейского отделения.

— Здравствуй, Роза, — он широко улыбнулся стройной брюнетке.

— Привет, Марк, — девушка в черной униформе с ефрейторскими нашивками на рукаве улыбнулась в ответ.

— Ты вчера выезжала на драку у вокзала?

— Да, наша бригада.

Они приятельствовали давно, еще с полицейской школы.

— Видел фото. Как тебе удалось скрутить такого здоровяка?

— А он не сопротивлялся.

— Да? А руку тому, второму все же сломал.

— Да, сломал. Но я этого не видела. Мы приехали, когда все закончилось. — Девушка засмеялась, — то, как ругался тот, со сломанной рукой, надо было слышать.

— Он сейчас в больнице. Помню я его, пересекались.

— Нам сказали, что их было четверо. А тот здоровяк один. Все разбежались еще до нашего приезда. Остался лишь побитый, и ругался как сапожник. А этот задержанный спокойно стоял над ним, и ты знаешь, Марк, такого безразличия, какое было у него на лице, я еще не встречала. И когда оформляли, и когда везли в участок. Мне кажется, он так и не понял, что его задержала полиция.

— Вот как? — протянул Марк. — Роза, ты отдежурила, все?

Девушка утвердительно кивнула и они распрощались.

«Будто не от мира сего», — вздохнул Марк, провожая взглядом хрупкую девичью фигурку в полицейской униформе.

«И этот бич тоже…», — мысли опять вернулись к задержанному, — «будто не от мира сего. А бич ли он? Притворяется. Ему определенно есть что скрывать. Удивляет другое. Каждому есть что скрывать, есть чего опасаться в наше-то время. Удивляет явная нестыковка в простых, повседневных вещах. И еще одно…»

Вспомнились слова старшего патрульного офицера:

— Тот, кого мы привезли, если и бездомный, то, ему точно есть, где приводить себя в порядок. Гладко выбрит. И волосы, будто только-только вымыты.

Окна полицейского отделения поочередно вспыхивали светом.

— Господин инспектор!

Марк оглянулся. Со ступенек ему махал рукой молодой стажер в сером кителе дежурного и с красной повязкой на рукаве.

— Вас ждут в «дежурке»!

В дежурной части на единственном, покосившемся от времени и множества человеческих задов табурете, сидел худой, морщинистый и очень сутулый человек. Видно, что систематически недоедал и имел проблемы с позвоночником. На пропитом почерневшем лице, под заплывшим правым глазом, красовалась старая, начавшая основательно желтеть большая пухлая гематома. Его правая рука покоилась в недавно наложенном белоснежном гипсе, и это была единственная девственно чистая деталь во всем его обличии. Остальное же выглядело крайне неряшливо — старые, бесформенные подвязанные веревкой брюки, растянутый штопанный во многих местах свитер, выцветшее пальто с засохшей грязью на фалдах и не по размеру детская вязаная шапочка на голове. Он сидел, уткнувшись в пол, придерживая левой ладонью загипсованную руку.

Марк остановился перед посетителем и, скрестив руки на груди, спросил:

— Вы ко мне?

Человек поднял глаза.

— А это к вам по драке на вокзале?

— Да.

— Господин, э-э…

— Капитан.

Сутулый вскочил, и скрипучий табурет громко и пронзительно взвизгнул.

— Господин капитан, — скороговоркой затрещал он, глотая окончания слов, — я прише… сказать,