Читать «За зверей заплачено. Тень карлика, тень исполина»

Вообще говоря, всякое время оставляет после себя гораздо больше следов своих страданий, чем своего счастья. Бедствия — вот из чего творится история.

Й. Хёйзинга[1]

Сейчас нас, кажется, трудно уже чем-нибудь удивить: мы торопливо, жадно прочитываем прекрасные, хорошие или просто добротные книги, которые долгие годы, даже десятилетия были скрыты от нас обстоятельствами. Мы открываем для себя отечественных писателей, философов, политиков, стираем — чуть медленнее, возможно, чем хотелось бы, — белые пятна на карте зарубежной литературы. Это, конечно, радостно сознавать. Но есть, безусловно, и существенные издержки столь благодетельного и, надо полагать, плодотворного процесса не только для нашей культуры, но и для общественного сознания, для его выпрямления, обогащения, возрождения. Издержки эти — в стремительности, во множественности повседневных открытий давно открытого и давно усвоенного другими.

Мы набрасываемся на новые или забытые имена, глотаем романы, не всегда успевая не столько даже «растянуть удовольствие», сколько обдумать и усвоить прочитанное, присвоить его, насладиться художественным откровением, оригинальностью мысли и неординарностью взгляда на мир, на человека. Может быть, именно оттого так странно ведет себя стрелка на шкале ценностей, порой указывая на больший читательский успех тех книг, которые, скажем, более помогают нам узнавать факты собственного прошлого, чем отыскивать причины…

Впрочем, это, конечно же, естественно, понятно, объяснимо. И будем надеяться, что не оборвется вдруг нынешняя пора откровенности или по крайней мере не пройдет для нас бесследно.

Понимаю, что написанное выше кому-то может показаться мало относящимся к делу, к тем двум романам, которые составляют эту книгу, и к их автору — Владиславу Терлецкому, одному из лучших, на мой взгляд, и наиболее проницательных современных польских писателей. Да к тому же советский читатель встречается с ним не впервые: на русский язык переводились его рассказы и новеллы[2], переводился роман «Отдохни после бега»[3], о его книгах писала наша критика.

И все же. Проза Владислава Терлецкого вряд ли может вызвать сенсацию, хотя его книги на родине, в Польше, пользуются серьезным, я бы сказал, фундаментальным успехом и у читателей, и у критики. И это на протяжении без малого трех десятилетий (он дебютировал в 1956 г.). А между тем книги его, прежде всего романы, читаются не легко, они не развлекают, а требуют к себе — как и всякая истинная литература — серьезного отношения, сочувствия, соучастия и, если так позволительно выразиться, сомыслия.

Есть и еще одно немаловажное обстоятельство. Прозу В. Терлецкого, отличающуюся вычурной композицией, неспешностью повествования, некоторой намеренной усложненностью языка, непросто, если следовать правилам школьного литературоведения, причислить к какому-нибудь определенному разряду, виду или роду.

Владислав Терлецкий написал более десятка романов, но только три — да и то с большой натяжкой — можно отнести к книгам о современной, то есть о послевоенной, Польше, а еще один — к довоенной. Остальные посвящены ее прошлому: либо эпохе антицаристских восстаний XIX столетия, либо первому десятилетию нашего века. Действие непременно развертывается в «русской Польше», которая сначала называлась Королевством (в России — Царством) Польским, а затем Привисленским краем. И велик соблазн назвать Владислава Терлецкого писателем историческим, однако и он сам, и его романы категорически против этого протестуют.

Свою работу в литературе Владислав Терлецкий сравнивает с поисками самого главного, на его взгляд, — того, что способно разбудить воображение читателя. И потому он, писатель, делится в своих книгах с читателем собственными тревогами, которые, как он говорит, «выбивают меня из так называемого равновесия».

Герой его романа «Пилигримы» (1972) утверждает, например, что это сегодня нам так легко судить, кто был прав тогда: Иисус или Иуда. Но, продолжает он, каково тогда было решать и решить это их современникам?!

Такой вопрос действительно может выбить из равновесия. Ибо он не относится к тем, которые предполагают возможность неоднозначных ответов, что всегда говорит о богатстве выбора, а значит, и позволяет человеку именно выбирать. Нет, по убеждению В. Терлецкого (он высказывает его в своем обращении к читателю романа «Тень карлика, тень исполина»), вопрос этот — из тех немногих, к которым возвращаешься постоянно и которые вовсе не предполагают многозначности ответов. Напротив, полагает писатель, они вынуждают эту самую многозначность отбросить как ни на что не годный нравственный компромисс.

Такова, на мой взгляд, главная у Владислава Терлецкого тема художественного исследования природы человека. И, заботясь о чистоте, корректности самого исследования, он предпочитает обращаться не к настоящему, а к прошлому. Правда, поступает он с ним весьма вольно: нарочито смещает время реальных событий, переиначивает исторические подробности, факты, биографии живших некогда и хорошо известных потомкам людей. И тем не менее всегда остается предельно верным нравственной сути происходившего когда-то.

Владислав Терлецкий — мастер стилизации описываемой эпохи; в двух романах, которые вам предстоит прочесть, это самое начало нашего века. Он старательно стилизует героев, их речь, их видение мира. Но пишет он о прошлом отнюдь не как историк и не как репортер, а как современник и участник этого прошлого. Возможно, именно поэтому минувшее в его книгах никогда не предстает перед читателем как нечто застывшее, окаменевшее, законченное, завершенное. Оно всегда противоречиво, оно еще «не устоялось», оно горячо, подвижно, оно всегда будто только-только совершается на наших глазах.

Это почти стопроцентная стилизация. Однако именно почти. Его герои — плоть от плоти своего времени, да только они неизменно отягощены опытом последующих лет, рефлексией, реакцией самого писателя. И потому, хотя Владислав Терлецкий пишет как современник исследуемых событий, обращающийся к своим современникам, его «историческая проза» менее всего напоминает скрупулезную реконструкцию истории.

В истории писатель ищет прежде всего то, что было в ней злободневным вчера и остается злободневным сегодня. Потому-то Владислав Терлецкий не очень заботится о том, чтобы каждый читатель, если воспользоваться выражением Белинского, тотчас же узнавал бы в его героях лица исторические, но стремится к тому, чтобы он лучше понял и рассмотрел их человеческие лица.

Это в полной мере относится и к роману «За зверей заплачено» (1980). Писатель просит не рассматривать его как воссоздание нашумевшего в начале века и не разгаданного до конца и сегодня дела Станислава Бжозовского. Хотя «канва» событий взята вроде бы прямо оттуда. Но кого, кроме специалистов-историков, славистов, литературоведов, — могла бы сегодня заинтересовать драма Бжозовского (1878—1917) — критика, прозаика, драматурга и публициста, близкого к левым, революционным кругам польского общества. В 1908 году бывший агент царской охранки Бакай обвинил Бжозовского в том, что тот состоял у нее в услужении. Ни тогда, несмотря на решительные протесты самого литератора, ни позже, несмотря на предпринимаемые попытки снять сего имени подозрение, вопрос о вине или невиновности Станислава Бжозовского прояснить не удалось.

В романе «За зверей заплачено» вопрос этот не разрешается тоже, более того —