Читать «Мидгард»

Wolfgang und Heike Hohlbein

Midgard

Рисунок на переплете А. Державина

Для среднего и старшего школьного возраста

Original titel MIDGARD

Copyright © 1987 by Verlag Carl Ueberreuter, Wien

© Перевод, Королева E. И., 1997

© Иллюстрации, Медведев Е. А., 1997

© Художественное оформление, АРМАДА, 1997

* * *

Наступил первый день Вечной Зимы — последние долгие сумерки времен, за которыми уже не будет ни весны, ни лета. Но никто этого не знал, а если бы даже узнал, то не поверил. Ведь то утро было особенно прекрасно, заполнено золотистым светом и редкой прозрачности воздухом, который замечаешь лишь в немногие дни в году. Здесь, на севере Мидгарда, зима наступала очень рано, а уходила поздно.

Лиф встал рано, до петухов, которые каждый день неприятными голосами вырывали его из недолгого сна, и спустился к берегу океана, чтобы посмотреть восход солнца. Он любил такие дни. Их мирная тишина, наступавшая с сумерками и уходившая с пробуждением жизни на хуторе, замещала ему многое. Жизнь Лифа была трудна, но ничем не примечательна — такая же, как и у его сверстников из хуторов, рассеянных вдоль побережья Холодного Океана. Но он был одинок, и, пожалуй, именно это отличало его от остальных, ведь насколько суровой и холодной была земля, настолько добросердечными и приветливыми были ее люди. И не они были виноваты в его одиночестве. Просто… Лиф был другим. Никто ему об этом не говорил, все, знавшие его, старались, чтобы он этого не почувствовал, но он уже с раннего детства это знал. Когда его ровесники играли в снежки или в салки, он часто сидел на берегу на высокой отвесной скале, смотрел на море и мечтал. О чем он думал? Если бы его об этом спросили, он не смог бы ответить. В его фантазиях было то, чего он никогда не видел, страны, о которых он никогда не слышал. Ему было безразлично, что другие дети нисколько на него не похожи, что о нем шушукаются и добродушно посмеиваются. Измениться он все равно не смог бы.

Не думал он об этом и в это утро, наблюдая восход солнца, кутаясь в меховой плащ и укрывшись от ледяного ветра под поваленным ясенем, похожим на спящего великана. Лифу нравилось здесь сидеть и смотреть на золотистый свет и равномерно катившиеся волны Холодного Океана. Ему казалось, что его ждет что-то великое и важное, и, когда он здесь сидел и смотрел на море, это чувство превращалось в непоколебимую уверенность. Он также знал, что это «важное» связано не с его жизнью на хуторе, а с чем-то могучим и до сих пор неизвестным. Вряд ли стоило думать только о поддержании очага и работе во дворе. Лиф не был лодырем — наоборот. Озрун, его приемный отец, часто хвалил мальчика за осмотрительность и прилежание. Он безропотно исполнял все порученные ему работы. Но он был уверен, что ему не придется всю жизнь пасти коров, рубить в ближнем лесу дрова, вычищать стойла, плести рыболовные сети и выполнять разные работы. Жизнь должна быть гораздо богаче, в этом он был убежден.

В свои четырнадцать лет Лиф, конечно, как и все мальчики, мечтал о приключениях и дальних странах и ждал от жизни больше, чем остальные. Дело в том, что происхождение Лифа окружала тайна.

На языке Мидгарда[1] «Лиф» означает примерно то же, что и «жизнь», и это имя дано было ему не случайно. Однажды утром — это было начало другой, очень холодной зимы — Озрун нашел его в маленькой, искусно изготовленной из дерева и отделанной золотыми гравюрами лодочке, которую прибило к берегу. Ребенок был завернут лишь в тонкий льняной платок. На его шее висела золотая цепочка с неизвестной монетой. В сущности, Лиф давно должен был умереть, ведь океан редко отдавал то, чем однажды завладел, и недаром носил свое имя. Даже летом вода была такой холодной, что никто не отваживался купаться. К тому же на прошлой неделе бушевал сильный шторм, подобного которому на побережье не помнили даже старики.

Но ребенок был жив и даже не простудился, когда Озрун принес его домой и решил назвать Лифом. Лиф никогда не болел, а ссадины и раны, которые он неизбежно получал во время работы на хуторе, заживали гораздо быстрее, чем у остальных.

Когда зима окончилась и миновала весенняя распутица, Озрун стал допытываться, откуда ребенок родом; сначала он расспрашивал людей вдоль побережья, а потом через путешественников и купцов наводил справки в более отдаленных селениях. Но никто не объявился, поэтому Лифа приняли в семью Озруна. Маленькая лодочка, в которой его прибило к берегу, теперь лежала на чердаке Озруна, надежно спрятанная под шкурами и одеялами, чтобы золото не приманило воров. А монету с дырочкой Лиф все еще носил на шее, правда, цепочка давно уже разорвалась, и ее заменили тонкой кожаной лентой.

Иногда он спрашивал себя, не потому ли он так любил здесь сидеть и смотреть на море. Никто не знал, откуда началось его таинственное плавание, но мальчик был уверен, что он родился не на этом побережье, быть может, даже не в Мидгарде, а в одной из неведомых стран по другую сторону Холодного Океана.

Хриплый крик петуха заставил Лифа виновато очнуться от грез. Он вскочил и оглянулся на двор. Три маленьких, сложенных из торфяных кирпичей дома тихо стояли под покровом снега, но мальчик знал, что через несколько минут тишину нарушит громкий шум, закипит работа, и безупречную белизну свежевыпавшего снега пересекут следы людей и животных. Настала пора возвращаться. Озрун никог да не бранил Лифа за то, что тот сидел и смотрел на восход солнца, но его приемному отцу это не особенно нравилось.

Лиф встал, стряхнул снег с плаща и потер окоченевшие руки. Повернув назад, он возвращался на хутор, как вдруг заметил корабль.

Он казался тенью, внезапно возникшей на горизонте и подскакивающей на волнах в золотисто-багряном свете утреннего солнца, и двигался гораздо быстрее, чем все корабли, когда-либо виденные Лифом.

Растерявшись, мальчик возвратился к берегу, перелез через ствол ясеня и подошел к краю скалы. Когда он выбрался из-под поваленного дерева, ветер обжег его лицо, но Лиф не почувствовал этого, настолько заворожило его зрелище корабля.

Через несколько минут мальчик заметил мощный, туго надутый парус и огромную волну перед носом корабля. Корпус судна и парус были черными со странным, мягким и шелковистым блеском, словно корабль состоял не из дерева и парусины, а из черного перламутра.

Но не один только цвет парусника наводил страх. За то время, что Лиф просидел здесь, наблюдая море, он перевидал бессчетное количество кораблей, но