Читать «Шарль-де-Голль»

В темной, пустой комнате воздух слегка содрогнулся. Все пространство затуманила предрассветная дымка, стелющаяся от угла до угла, проникая в бездонные расщелины деревянного пола, в забытые навек тайники на стыке стен с половицей, трещины кирпичных кладок, размокших от порывов ветра, натисков проливных дождей и метелей. Пахнуло копотью, легкий сквозняк промчался по самым низовьям и затерялся где-то в глубине, у самого его изголовья. Он лежал на полу, нервно дыша в этом замкнутом пространстве, наполненном странными ароматами затхлости и пота, отдающими сладко-соленым вкусом на языке, едва сдерживая порывы сердца выбраться из грудной клетки и ускакать от своего хозяина как можно дальше, изрыгая потоки крови, бежать! бежать, а дальше — будь что будет, пускай хоть весь мир рухнет, пусть пройдет ураган, цунами, всемирным потопом пущай погребет весь континент в бесконечные пучины морей… Дом… этот дом, эти стены, эта тюрьма скрывающегося от жизни беглеца, добровольно заточившего сюда свою сущность, этот омут останется недвижим, не шелохнувшись, проследует сквозь века и поколения безучастно бредущих мимо прохожих. Поколения скептиков, цинично сетующих на давнюю потребность сноса одичалого особнячка, в кое место, по словам оных, «собаки приходят дохнуть». Но, несмотря на многочисленные заявки и набеги, по мощи схожие лишь с татарскими выпадами на Русь, он, разворованный и запущенный, со скрипящими обрывками ставень забетонированных окон, единственной сохранившейся дверью мрачного чердака, попеременно будоражащей дух то резкими хлопками от шквалистого ветра, то мерным скрежетом, продирающим все существо, он неподвижно возвышается в глухой тишине на задворках тусклого города своей величественной таинственностью, скрывающей нечто вездесущее, и только изредка приводит в смятение фланирующих мимоходом бродяг.

— Н-нет! Так не может больше продолжаться!

— Замолчи, не твоего ума дело, вечно ты лезешь, куда не следует… — С досадой прошептал он.

— Приди в себя! Да как ты можешь заводить одну и ту же мелодию изо дня в день, из минуты в минуту? Да как тебе не надоест?!

— Т-ш-ш!! Я попросил замолчать, неужели трудно хоть раз прислушаться… Видишь же, я силюсь услышать… я знаю… это произойдет сегодня… я обязательно услышу. — С каждым словом голос его становился все глуше и в конце фразы совершенно затих, так, что последние слова затонули в подсознании, выплывши на поверхность только слабым шевелением губ.

— Черт с тобой! Совсем свихнулся!

Пот выступал на его лбу, неизбежно скатываясь, подобно сходящей с вершины лавине, потревоженной после долгого, глубокого, но чуткого сна криком какого-то проходимца, заблудшего средь белой глади вечной мерзлоты, отбившегося от стада товарищей, погибающего в северных широтах наедине с самим собой, ритм дыхания снизился до минимальной планки, от недостатка кислорода да избытка углекислоты в организме кружилась голова, пол словно плыл под ним, сперва вознося бедолагу на самую вершину возникающей внезапно волны, а под конец сызнова окуная его в свой умалишенный богот.

Все началось с письма…

«Однажды во время прилива принесло очень много морских звёзд.

По улицам мерным шагом брезжил рассвет, ежедневно пробуждающий ото сна беспокойный и суетный город, алое солнце простиралось в бесконечной небесной глади, тихо касаясь своими лучами каждого дома, каждой улицы, каждой притихшей души. Беспощадно подступало раннее осеннее утро, готовое снарядить людей на очередной бой с окружающей действительностью, на схватку с небом и самими собой. Конец октября — казалось бы, золотая пора природы, увядающей лишь для того, чтобы, переведя дух, воскреснуть с новой силой. Теплый порывистый ветер кружил листву за окном его дома, вздымая безжизненные ксантофильные насыпи и пуская их в свой бездонный круговорот неизвестности по уникальному, неповторимому пути сквозь пространство и время. Настенные часы в довольно просторной комнате ритмично отбивали время последних минут покоя, давая своему владельцу неуловимый шанс понежится в нагретой кровати под теплым пуховым одеялом. Но только равнодушный наблюдатель сейчас мог бы заключить, что перед ним лежит человек в безмятежном забытьи сном, на деле же все обстояло несколько иначе.

— Доброе утро. Вставай, уже почти восемь часов. — Внезапно прозвучал женский голос у самого его изголовья. То была его жена, вставши несколько раньше, она уже успела умыться и приготовить завтрак, затем не спеша оделась и проследовала в спальню к своему дремлющему супругу — поступь ее была мягкой, едва уловимой на фоне общей утренней тиши.

Он тотчас перевел воспаленный после бессонной ночи взгляд с невидимой точки на полу и оглядел стоящую над ним женщину с головы до ног. Многое бросалось в глаза при виде этого ребра Адама: величественный стан и несколько поникшие плечи, аккуратная, чистая и выглаженная женская рубашка бирюзового цвета с причудливым вышитым узором, тянущимся от груди до лопаток, темно-серые брюки и мягкие тапочки, целиком и полностью обволакивающие ее стопы. Стрижка у нее была довольно короткая (совсем не то, что раньше — длинные могучие локоны, спадающие на плечи, манящие, словно бездна океана, призывая окунуться в свои необъятные просторы), темные волосы сияли чистотой и переливались лоском в свете солнца, отчетливой полосой падающего сквозь лиловые занавески оконных стекол. Многочисленные морщинки уже так явно прорезали ей лицо, фигура потеряла былую олимпийскую прелесть, голубые глаза потускнели, а уголки губ слегка опустились — во всех чертах проглядывало неминуемое наступление осени жизни, так точно сочетающееся с нынешним настроением природы — увядание, предрекающее неминуемое торжество воскрешения безудержных сил, столь далеких и близких, непостижимых и в то же время бесконечно простых.

Он медленно провел рукой по лицу и что-то невнятное пробормотал в ответ.

— Завтрак на столе, мне уже пора выходить, — с этими словами она проследовала в коридор. Надевая левый ботинок на правую ногу и мысленно браня себя за рассеянность, она вдруг в полусогнутом состоянии заглянула через дверной проем в спальню и сдавленным, несколько хриплым голосом оборвала его томную