Читать «Еврейское счастье военлета Фрейдсона»

Посвящается:

Полковнику Борисову Дмитрию Сергеевичу (1908–1977) саперу-штурмовику, начавшему войну с первого её дня комбатом на Ханко и закончившем её начальником штаба 12-й Мелитопольской отдельной Краснознаменной орденов Суворова, Кутузова и Красной звезды штурмовой инженерно-саперной бригады РВГК в Будапеште 1945 г. Кавалеру ордена Ленина, двух орденов Красного Знамени, двух орденов Отечественной войны 1 степени, двух орденов Красной звезды, медалей «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта» и креста Храбрых на поле боя (Польша).

Рядовой Борисовой (урожденной Рогожиной) Валентине Васильевне (1925–1994) начавшей войну 16-летней девчушкой приписав себе год добровольцем по комсомольскому набору в 1942 году в Сталинграде зенитчицей. Затем после ранения воевала снайпером в штурмовой группе и санинструктором в 12-й ОШИСБр РВГК, закончив войну в Будапеште 1945 г. Кавалеру ордена Отечественной войны 2 ст. и медалей «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За взятие Будапешта».

Их совместный боевой путь: штурм Мелитополя, форсирование Сиваша, строительство моста через Сиваш, штурм Джанкоя, штурм Сапун-горы и Севастополя, форсирование Днепра, Яссы, Болгария, Югославия, Венгрия, Польша.

Победителям, подарившим мне жизнь. В прямом смысле этого слова. В 1954 г.

И всему их поколению.

Это книга не о них, но она мой памятный долг им.

Палата, в которую меня привели, ничем кроме высоты потолка не поражала. Палата как палата. Побелена. Масляной краской окрашена в веселенький персиковый цвет. Две лампочки под жестяными абажурами плоским конусом. Больничка как больничка. На шесть железных коек два окна и один стол с двумя гнутыми венскими стульями. У кроватей деревянные тумбочки. Вот и вся мебель.

Заняты три койки. Исключительно ампутантами, как успел заметить. Под рыжим одеялом верблюжьей шерсти заметно было, что у одного раненого объема в ногах не хватает. Второй был без руки. Третий без обеих ног под самый корень сидел на заправленной койке и терзал небольшой баян, пытаясь выдавить из него смутно знакомую мелодию.

– Вот ваша койка, – заявила мне сестра-хозяйка и для доходчивости постучала ладошкой по спинке. – Располагайтесь товарищ старший лейтенант. Отдыхайте. Белье я принесу. Курить только в особой курилке на первом этаже. Но вам как костыльнику можно и в туалете здесь на этом этаже. По коридору направо за сестринским постом. Ну, я пошла?

– Спасибо вам, няня, – обронил я, смущаясь.

– Хорошо, хоть бабушкой не назвал, – усмехнулась медичка и вышла из палаты, плотно закрыв за собой дверь.

Ей было далеко за сорок. Для меня совсем бабушка, если о сексе говорить. Никогда мне не нравились чрезмерно расплывшиеся бабы в возрасте. Интересно, а это я откуда знаю?

– Давай знакомиться, – безногий положил баян на койку рядом с собой. – Я Коля Раков. Лейтенант-танкист. Сгорел в танке под Ельцом седьмого декабря. Еле вытащили из люка. А ноги уже тю-тю… сжег вместе с бурками. Ах… какие бурки были. Белые. Генеральские. Как думаешь, что мне теперь делать без ног?

Вот так вот. Ни много ни мало, а судьбу ему напророчь. Хотел огрызнуться, что я ему не цыганка с базара, но решил, что не стоит сразу портить отношения с однопалатниками. Перевел в шутку. Переставил костыли, придвинулся ближе и пожал его крепкую шероховатую ладонь. Рабочую такую. Ну и выдал.

– Главное руки целы, – криво улыбнулся я, припомнив юную санитарку в морге. – Хоть подрочить сможешь без посторонней помощи.

Остальные раненые задорно засмеялись, смутив танкиста.

– Баян у него есть, – махнул рукой ближний ко мне следующий ранбольной, что без ноги на койке у окна, коротко стриженый усатый лет сорока мужик, жизнью по виду уже потрепанный. – Сколотит себе тележку на подшипниках и будет на базаре жалостные песни петь. Бабы у нас сердобольные… подадут. К тому же мужиков ражих богато сейчас повыбивает на войне. Не пропадет танкист – главный струмент у него не сгорел. Будем знакомы – я Иван Данилкин, кавалерист из корпуса Доватора, капитан, комэска # был. Мне вот действительно на деревяшке с конями несподручно будет. Вот и думай, как жизнь менять, коли, большая ее половина уже кавалерии отдана?

# К О М Э С К А – командир эскадрона.

– Пойдешь ты, Иван Иваныч, на ипподром кассиром. Ставки принимать – вернул ему колкость танкист. – Всё ж при конях будешь…

– А я бы на месте Ивана пошел бы на ветврача учиться. Хорошая профессия. Не без гешефта, – заявил третий сосед, который без руки. – Мне проще. Главное рабочая правая рука осталась, – он победно озвученной рукой потряс над головой. Так, что хоть и на нестроевую определят, но в политорганах останусь до конца войны. Это точно! Я – Коган Александр, старший политрук.

– Скажешь тоже… учиться… Куда учиться, когда мне уже за сорок? – буркнул кавалерист. – Мне впору мемуары писать, как я с Дутовым рубался, Капеля от Волги отгонял, с чехословаками схлестывался и от Пилсудского вместе с Гаем# в Восточной Пруссии спасался. Как с басмачами гоняли друг дружку по Каракумам… Сопка наша – сопка ваша. И все сопки из песка – барханы называются. И песок там ветром спрессованный твердый как асфальт.

# Г А Й – Гая Дмитриевич Гай (наст. имя Гайк Бжишкянц 1887–1937) участник первой мировой войны, штабс-капитан, выслужившийся из армянских дружинников-добровольцев, награжден двумя солдатскими георгиевскими крестами. В Гражданскую войну – командир 3-го кавкорпуса РККА. В Советско-польской войне 1920 г. драпая от Пилсудского интернировал свой корпус в Восточной Пруссии, однако получил за эту компанию второй орден Красного знамени. В 1935 г. обвинен в «создании военно-фашисткой организации в РККА», арестован, осужден на 5 лет. В 1937 г. после попытки побега расстрелян.

– Та ладно, – недобро усмехнулся танкист. – Тебе, Коган, все просто. Открыл рот, закрыл рот вот и держишь свое рабочее место в чистоте. Если по гамбургскому счету, то руки тебе вообще не нужны. Главное у тебя язык. А он у тя без костей.

Безрукий политрук на подколку никакого внимания не обратил. Видимо привык уже. Снова пристал ко мне.

– А ты кто у нас будешь такой красивый?

– Сам не знаю, – честно ответил я ему. – Очнулся сегодня в морге. Сказали – помер. Уже обмывали. А кто, что, чего… я даже имени своего не помню. Ничего не знаю. Сказали – лётчик. Попал сюда с контузией и сломанной ногой в конце ноября. А сегодня ночью помер. Так-то вот.

– Во, везунчик. На Новый год помереть – это умудриться надо. А звать-то тебя как? – Раков аж подпрыгнул на скрипнувшей койке. Забавно он подпрыгивал без ног на одной заднице.

– Сказали Ариэль Фрейдсон. Ариэль Львович. А так не помню ничего.

– Еврей? – моментально спросил Коган.

– Наверное, – пожал я плечами. – А что такое еврей?

Ответом мне был общий громкий хохот.

– Точно память потерял, – вытирал пальцами слезы политрук. Чернявый. Носатый. Карие глаза навыкате. Длинная шея с ярко выраженным кадыком. – Я вот